В издательском доме «Дело» вышла книга Боба Джессопа «Государство: прошлое, настоящее и будущее» в переводе Сергея Моисеева. Vox medii aevi публикует фрагмент из введения о шести подходах к изучению государства.
Я утверждаю, что формирование государств и государственной системы может быть и будет проанализировано по меньшей мере из шести ракурсов. Принятие одного или более из них для конкретных теоретических или практических целей обнаруживает сложность государства как полиморфного ансамбля институтов, поскольку разные точки зрения выявляют различные лики государства и государственной власти. Кроме того, каждая точка зрения имеет свою характерную слепую зону, которая не дает нам увидеть полной картины. Таким образом, сочетание соизмеримых перспектив позволяет провести более сложный анализ, который может включить внешне противоречивые утверждения о государстве в более всеобъемлющую аналитическую схему, показывающую, как истинность наблюдений и высказываний зависит от контекстов, в которых они делаются1. Эти темы также касаются полиморфической или по-
лиморфной природы государства.
Первый ракурс — это «история становления» государства, изучаемая в терминах эффекта колеи или генеалогий отдельных частей государства. Этот подход используется при изучении перехода от простых и сложных вождеств к ранним формам государства и империи. Такая точка зрения также может применяться для изучения развития и сведения в единое целое таких ключевых компонентов современного государства, как постоянная армия, современная налоговая система, рациональная бюрократия, верховенство права, парламент, всеобщее избирательное право, права гражданства и признание другими государствами2. И соответственно, она может использоваться для ответа на вопрос, почему современное государство, а не иные формы политической организации часто избиралось и в конце концов сохранилось в качестве доминирующей политической формы во время распада или свержения феодализма3.
Во-вторых, другой корпус работ обращается к тому, что иногда называют формальным устройством государства, то есть к его признакам как особой формы общественных отношений. Если историческое устройство требует диахронного подхода, то для рассмотрения формального устройства нужен скорее синхронный. Здесь речь идет о комплементарности — иногда даже изоморфизме — между характеристиками данного типа государства4. Этот подход более соответствует современному государству в той мере, в какой последнее явно отделено от других институциональных порядков и может изучаться само по себе, а не как укорененная в социуме или переплетающаяся с другими часть более сложного, многогранного социального порядка. Поэтому возможно изучение того, как современное государство становится формально отделенным (оторванным) от других сфер общества, приобретает свою политическую рациональность (raison d’etat) и modus operandi и притязает на особую конституционную легитимацию, основанную на строгом соблюдении собственных политических процедур, а не на таких ценностях, как божественное или естественное право. Во всех главах книги подчеркивается, что государства полиморфичны, демонстрируют разные формы в зависимости от меняющихся принципов организации общества или от конкретных вызовов и обстоятельств, если только не от того и другого вместе.
В-третьих, существует множество различных институционалистских подходов к государству, и все они исходят из того, что каким-то образом «институты имеют значение». Эти подходы вдохновляются общим, но недостаточно конкретизированным представлением о том, что институты включают в себя комплексы социальных практик, которые (1) регулярно повторяются; (2) связаны с определенными ролями и общественными отношениями; (3) тесно связаны с конкретными формами дискурса, символическими средствами или способами коммуникации; (4) санкционируются и поддерживаются социальными нормами; (5) имеют важное значение для социального порядка. Термин «институт» также применяется для обозначения организаций или социальных организмов, которые имеют большое значение для общества в целом и действуют как квазикорпорации. Помимо исполнительной, законодательной и судебной ветвей власти, другими примерами таких институтов служат транснациональные фирмы, банки, иерархические организации труда и капитала и традиционные религии. В данной книге не будет рассматриваться парадигма рационального выбора5, но будут подробно рассмотрены исторический, сетевой, организационный, социологический и идеациональный (также известный как конструктивистский или дискурсивный) институционализмы, предлагающие ценные идеи относительно государства и политики. В дополнение к изучению отдельных институтов или их комплексов исследования интитуционалистов посвящены и другим темам, включая различия в отдельных институциональных формах, межинституциональные конфигурации, институциональные истории, порядки или функциональные системы, институциональный изоморфизм или комплементарность, институциональный дизайн и управление институтами и их отношениями6.
В-четвертых, «агентоцентричный» институционализм изучает то, как социальные силы делают историю — свою и других — в конкретных институциональных контекстах. Такие исследования предполагают более детальный анализ конкретных институциональных структур и рассматривают окно возможностей, открываемое ими для осуществления изменений индивидуальными и коллективными акторами. Имея дело с акторами, теоретики «агентоцентричного» институционализма фокусируются на групповых акторах, а не на индивидах; на интересах, идентичностях, ориентациях действий и ресурсах в конкретных комбинациях акторов, а не на родовых, внеконтекстуальных категориях; на различных формах взаимодействия (например, переговорах, многоуровневом приня-
тии решений или иерархическом командовании). Этот подход избегает методологического индивидуализма, начинающего с индивидуальных акторов, их мотивов и поведения, и отвергает функционалистские и структуралистские описания, отдающие предпочтение приписывемым функциям институтов или неизбежным ограничениям, которые накладываются специфическими структурными конфигурациями. Вместо этого он сосредоточивает внимание на эмерджентной логике и динамике различных институциональных порядков или функциональных подсистем и на связанных с ней асимметричных возможностях, которыми они наделяют различных акторов в конкретных полях взаимодействия, включая многоуровневые, многосторонние или многопространственные арены. Этот подход, схожий со стратегически-реляционным подходом, и лег в основу моих объяснений управления, несостоятельных государств, а также нормальных государств и государств с исключительными/чрезвычайными полномочиями. Он отличается от (нео)плюралистических традиций, которые намного более «агенто-центричны» и уделяют меньше внимания институтам как источникам ограничений и возможностей, если вообще признают их в качестве таковых7.
В-пятых, разновидности фигуративного анализа фокусируют внимание на отношениях между государством и гражданским обществом (понимаемым очень широко) и стремятся локализовать формирование государства в рамках более широких исторических процессов. Образцовыми примерами здесь могут служит работа Шмуэля Эйзенштадта8 о подъеме и падении бюрократических империй, исследования Норберта Элиаса9 о longue durée динамике государства и цивилизации, включая их фазы дезинтеграции и интеграции, исследование Вима Блокманcа10 о средневековых системах представительства, работа Стейна Роккана11 о формировании европейских государств на протяжении последних 400–500 лет и авторитетное трехтомное исследование истории правления, принадлежащее Сэмюэлу Файнеру12. Сюда также входит масштабный проект Майкла Манна по истории социальной власти13. Этот подход также имеет сходства с историческим институционализмом. Некоторые версии фигуративного подхода и исторического институционализма также оказали влияние на рассуждения ниже.
В-шестых, история понятий и историческая семантика используются для анализа возникновения идеи государства, консолидации понятия государства (и родственной терминологии) в период раннего Нового времени, распространения идеи государства из Западной Европы и разнообразных политических воображений, государственных проектов и гегемонистских представлений, определяющих соперничество за государственную власть внутри государства и за его пределами. Подобным образом критический дискурс-анализ изучает, как дискурс (или дискурсы) формирует государство и задает ориентацию действиям по отношению к нему. Здесь релевантны как экономические и политические концепции широкого плана, так и конкретные примеры мер государственной политики. Так как существует множество конкурирующих концепций (в лучшем случае мы имеем дело с временно доминирующим или гегемонистским дискурсом), направляющих действия политических сил, это еще больше подкрепляет представление о государстве как о поливалентном, поликонтекстуальном ансамбле. Это особенно очевидно тогда, когда мы рассматриваем то множество измерений и мест, в которых, как считается, действует определенное государство, и тем самым на первый план снова выходят проблемы институциональной интеграции государства и распределения государственных функций и полномочий.
- о важности пересекающихся «контекстур» таких наблюдений см. Günther 1973.[↩]
- Основные исследования включают такие классические работы, как Weber 1978; Hintze 1975 и Brunner 1992 и позднее Anderson 1974a, 1974b; Андерсон 2007, 2010; Baker 1966; Bonney 1995; Finer 1997b, 1997c; Gerstenberger 2008; Mann 1986, 1996; Манн 2017, 2018; Poggi 1978; Strayer 1970 и Tilly 1992; Тилли 2009.[↩]
- Tilly 1975; Spruyt 1993.[↩]
- о различии между изоморфизмом и комплементарностью см. Amable 2009; Crouch 2005.[↩]
- Ценную критику теории рационального выбора см. в: Green and Shapiro 1996.[↩]
- о видах институционализма в политике см. Hall and Taylor 1996; критический обзор институционализмов, включая идеациональный институционализм, см. в Sum and Jessop 2013: 33–71.[↩]
- Критику плюрализма см. в Conolly 1969; защиту этой парадигмы от критики см. в M. J.Smith 1990; концепцию неоплюрализма, ориентированную скорее на возникающую мировую политику, а не на национальные государства, см. в Cerny 2010. Плюрализм есть также особая нормативная традиция в политической теории, которую я здесь не рассматриваю, но см., например: Conolly 1983, 2005 и Wissenburg 2009.[↩]
- Eisenstadt 1963[↩]
- Elias 1982; Элиас 2001[↩]
- Blockmans 1978[↩]
- Rokkan 1999[↩]
- Finer 1997a, 1997b, 1997c.[↩]
- Mann 1986, 1996, 2012a and 2012b; Манн 2018а, 2018б, 2018в, 2018г.[↩]