Мусульманская Европа. Сигналы идентичности

В издательстве «Наука» вышла книга Ирины Варьяш «Мусульманская Европа». Vox medii aevi публикует фрагмент третьей главы, посвященной тому, как в звуковом ландшафте средневековых городов Пиренейского полуострова сосуществовали звон колоколов и призыв на мусульманскую молитву.

Глава 3. Зов, преодолевший слово

Если тихо, все возможно…
Из французской народной песенки XIV в.

Уэска, Льейда, Валенсия, бесчисленное множество маленьких городов, замков и поселений, принимавших в XII—XIV вв. власть христиан… Представим себе их извилистые улицы, теснящиеся между невысокими белыми стенами домов — по мусульманскому обыкновению, глухими, с небольшой, в одну створку, входной дверью и маленькими квадратиками двухтрех вентиляционных окошек под самой крышей. Представим внутренние дворики таких жилищ, с фонтанчиком и апельсиновыми деревьями, с высеченной над дверью в покои арабской надписью, призывающей Божье благословение. Представим мечети, рынки, бани, кладбища, сады. Что сделалось с этим пространством после прихода нового господина?

Короли Арагонские, графы Барселонские, члены правящего рода и владетельная светская знать, епископы и духовные ордена становились сеньорами этих мест, приводили сюда своих людей, расширяли и перестраивали пространство, в котором следовало отныне отвести подобающее положение единоверцам и распятому Богу. Но все государи, как мы помним, гарантировали мусульманам право свободного отправления культа.

А это означает, что каждое утро в дымке восходившего солнца над пробуждавшимся городом или поселением плыл голос, призывавший правоверных мусульман на молитву. И потом в течение дня и после заката он звучал еще четыре раза, отмеряя обязательные в исламе пять молитв.

Или все-таки эта практика была пресечена христианами и общины сарацин в публичном пространстве стали лишены голоса? Мусульманские кварталы стали обеззвучены, погружены в совершенно несвойственную им, непривычную, противоречащую Традиции, запечатленной в хадисах, тишину. Азан (призыв на молитву), формировавший на протяжении столетий само время внутри мусульманской общины, связывавший ее с горним миром, вошедший в плоть веры психофизиологическим ритмом, работавший контрапунктом всей культуры, составлял, безусловно, важнейшую часть религиозных обычаев сарацин. Обычаев, которые бытовали на этих землях на протяжении многих и многих поколений, в заданном историей многовековом соседстве с христианами и иудеями.

В этом смысле ислам чувствовал себя на Пиренейском полуострове так же, как и в Мекке — он родился в семье монотеистических конфессий последним, и в его опыте не было такого времени и такого пространства, где бы отсутствовало соприкосновение, более или менее тесное, с другими авраамическими религиями. Согласно хадису, Мухаммад по боговдохновенному совету своих сподвижников принял решение призывать мусульман на молитву голосом, поскольку было бы неверно повторяться в средствах: как христиане — звонить в колокола, как иудеи — трубить в трубу, как зороастрийцы — возжигать костры. Устная форма азана соответствовала аравийским доисламским традициям. В ней нашло воплощение самое естественное прямое, не опосредованное никакими инструментами и стихиями, общение с Богом — при помощи воздуха, проходящего через голосовые связки человека, который превращал его речевым аппаратом, паузами и разными длиннотами в молитву.

Однако врожденная привычка к сосуществованию с христианством, свойственная и андалусскому исламу, при смене власти могла подвергнуться сильнейшему давлению. В том случае, если азан был запрещен, мусульманские общины не только переживали разрушение религиозного контрапункта, наступление тишины как некоего звукового вакуума, они делались, как никогда прежде в их опыте, открытыми звучанию соседней религии: колокольному звону христианских храмов.

На психоэмоциональном плане подобные нововведения должны были восприниматься очень серьезно, как агрессивное вмешательство в культовое пространство, и неминуемо вести к «вибрациям» на плане идентичности: как индивидуальной, так и коллективной.

Сохранение или запрет призыва на молитву, важнейшего элемента религиозной практики мусульман, выступает одним из ключевых факторов, определявшим исламо-европейскую идентичность. Есть ли возможность что-нибудь узнать о возглашении азана в землях Арагонской Короны? Остались ли в источниках следы рефлексии самих сарацин на эту тему или высказывания христианской власти? Можно ли проследить, как в этом смысле обстояло дело в повседневной жизни альхам — не на бумаге, не в указах сеньоров и не в трактатах факихов, а в звуках, пронизывавших воздух раваля?

Для того чтобы разобраться в этом сюжете, следует прежде всего посмотреть акты о принятии подданничества, которые составлялись между мусульманскими общинами и их христианскими сеньорами. Как уже было отмечено, в XII—XIV вв. такие документы обычно имели вид интерлинеарной билингвы, то есть латинский текст помещался построчно под текстом арабским и являлся его переводом. Инициаторами пунктов, фиксировавшихся в актах, были мусульманские общины, от лица которых действовали обладавшие специальной подготовкой должностные лица — кади или аламины, или факихи.

Среди различных положений актов о принятии подданничества легко можно найти не только уже знакомые нам пункты общего характера о свободном отправлении культа и исповедании веры, но и более конкретные положения о совершении молитвы. Формулировалось это следующим образом: «И пусть не запрещают проповедовать в мечетях и совершать молитву в пятницу и праздничные для них дни, и прочие дни, но чтобы совершали по их закону»; «жалует им также, чтобы …могли молиться и иметь своего муэдзина в своей мечети»; «молиться и читать вслух в своих мечетях, и иметь муэдзина согласно обычаю их закона»; «совершать молитвы в своих мечетях со своим сабасалой так, как они привыкли»¹.

На землях Арагонской Короны азан могли совершать или муэдзин, или сабасала². Всякий раз, когда в тексте акта заходит речь о том, что мусульмане могут по своему обычаю, закону, как они привыкли, иметь муэдзина или сабасалу, это означает, что они получают подтверждение своего права на азан: христианские власти не просто на общетеоретическом уровне признавали свободу отправления мусульманского культа, но готовы были понимать это содержательно и обеспечивать этому порядок, выделяя специальных людей и подводя правовую базу. Мусульмане, составлявшие пункты документов, вероятно, под «законом», «обычаем закона», «обыкновением» имели в виду Традицию, шедшую от хадисов религиозную практику, но в рамках христианского документа этот смысл не обладал самоочевидностью, а скорее вытеснялся более характерным для латинского правосознания содержанием — инструментальной отсылкой к обычному праву или Закону как вере.

Стоит заметить, что, выстраивая отношения с новыми господами, мусульмане не считали, что азан являлся само собой разумеющейся частью их культа, напротив, они полагали, что им было необходимо особо оговаривать свое право совершать призыв на молитву и прописывать это право в двустороннем документе. Перед нами — отрефлексированная идентичность и предъявленная властям, когда публичность и вложенные в предъявление усилия сообщают идентичности особые свойства.

Христианские правители воспринимали инициативу мусульман доброжелательно, легко вводили, подтверждали и никак не ограничивали практику азана. Похоже, есть все основания полагать, что в землях арагонского короля азан звучал во весь голос, не только декларативно в актах. Судя по всему, такое положение дел было общепринятой нормой, не вызывавшей ни у кого возражений, удивления, недовольства — как обычная привычка. Исламская идентичность, которую воспринимало христианское общество, включая власть, давно стала здесь всего лишь частью общего пространства.

Как вдруг… в начале XIV в. ситуация резко изменилась, да так, что по сути поставила сарацин в высшей степени дискомфортное положение, когда в одно и то же время они были обязаны следовать двум взаимоисключающим нормам: как мусульмане — исполнять свой религиозный обычай, а как подданные христианского короля — подчиниться его ордонансу: пять раз в день призывать на общую молитву и ни разу не совершить публично азан.

Эта коллизия, вероятнее всего, должна была вести к обострению исламской идентичности, к выраженным формам ее предъявления внешнему миру, к активизации взаимодействия мусульман и христиан в этом вопросе притом на каких-то новых для них основаниях или с учетом непредусматривавшихся до того вводных.

Силы, вмешавшиеся в традиционные арагонские стратегии, находились далеко за пределами Пиренейского полуострова и действовали в рамках той линии латинской политики, которая была наиболее склонна к универсализму.

В 1311 г. при римском папе Клименте V во Вьене состоялся церковный Собор, на котором было постановлено, что призыв на молитву и публичное упоминание имени Аллаха и Мухаммада оскорбительны для христианской веры. Статут вошел в декреты Вьенского собора, а затем, при папе Иоанне XXII, был помещен в «Седьмую книгу декреталий», более известную под титулом «Клементина». Как известно, папа Климент в 1312 г. был инициатором Крестового похода и участвовал в процессе против тамплиеров. Прошедший незадолго до того Вьенский Собор и принятые им статуты, конечно, следует рассматривать в широком контексте геополитических интересов папства и французской монархии.

В рамках исследования по мусульмано-европейской идентичности статут о призыве на молитву занимает особое место: он явился резкой деконструирующей силой, заставившей переживать вновь становление отношений между короной и мусульманами — высветив их позиции, их готовность к диалогу, взаимодействию, обнаружив, насколько устойчивой была практика азана на Пиренейском полуострове. Если бы не статут римского понтифика, мы, вероятно, не имели бы такого уникального исследовательского эксперимента, редкого исторического опыта, напрямую маркировавшего исламскую идентичность. Здесь будет важно обратить внимание на то, какую позицию заняли все действовавшие стороны.

Арагонский король Жауме II (1291‒1327) не торопился вводить норму о запрете азана на своих землях. Только в 1315 г. были составлены королевские письма, в которых указывалось на необходимость учитывать статуты святой Церкви и соблюдать их на королевских землях Арагона, то есть норма, с одной стороны, была озвучена и явлена, а с другой стороны, выделенная ей сфера действия была весьма ограниченной. В качестве общекоролевского установления, обязательного для исполнения во всех частях Короны, она не применялась.

По всей вероятности, тем бы и обошлось, если бы не архиепископ Таррагоны. В 1318 г. Химено Мартинес де Луна и де Алагон, архиепископ Таррагоны, ссылаясь на статут папы Климента V и книгу декреталий, просил короля Жауме II ввести подобную норму в королевстве Валенсия (находилось в составе Арагонской Короны и принадлежало к архиепархии Таррагоны, традиционно обладало многочисленным мусульманским населением). Обсуждавшийся статут о запрещении мусульманам публичного призыва на молитву нашел отражение в королевской грамоте, где подробно излагалось, что отныне господин папа Климент запретил, чтобы в каких бы то ни было частях мира, подвластных христианским государям, где смешанно с христианами живут мусульмане, их священники, которых обычно называют сабасалы, молились бы в своих мечетях вместе с сарацинами вероломному Махомету, и каждый день громко возглашали бы в определенные часы, с любого возвышенного места, имя этого Махомета: так, что их слышат не только сарацины, но и христиане³. Публичность азана, в который по правилам входила формула признания Мухаммада божьим посланником (как часть шахады), то обстоятельство, что его воспринимали на слух не одни лишь мусульмане, представляло собой, с точки зрения канонического права, настоящую опасность для правоверных христиан.

Составленная по распоряжению короля грамота была направлена его должностным лицам — заместителю прокурадора и главному байлу королевства Валенсия — и предписывала, дабы отныне в городе Валенсия, замках, деревнях и прочих местечках, принадлежавших короне, в мечетях или в других местах сабасалы громким голосом, публично не возглашали имя Махомета. Однако без этой части шахады азан был невозможен, так что королевская грамота, никак на него не указывая, по сути вела к его запрету. Более того, государь повелел своим официалам «налагать на тех, кто преступит это установление, высшую кару», то есть наказывать смертной казнью. Грамоту следовало обнародовать, а после оглашения карать всех провинившихся: причем никакие средства помилования, вообще-то обычные для средневекового права и королевского правосудия, в этом случае не признавались⁴.

Все крупные землевладетели королевств Валенсии, и Арагона, и Каталонии, включая членов королевской фамилии, епископов и духовные ордена, светскую знать, имевшие вассалами мусульман, получили письма, содержащие это установление⁵. Вводившаяся норма противоречила шариату, религиозным порядкам мусульман, и притом была в высшей степени жесткой, запрещая любую возможность избежать наказания: даже такие принятые в то время способы смягчения приговора, как, например, королевское прощение, исключались.

Вслед за ордонансом на места были отправлены письма, на основании которых официалы должны были собрать особых представителей от мусульманских общин — по шесть от каждого крупного региона или города — и разъяснить им, что введение запрета на азан являлось вынужденной мерой, вытекавшей из обязанности короля следовать папскому предписанию. Кроме того, королевские официалы должны были специально подчеркнуть, что запрет коснется именно публичного призыва на молитву, все прочие обычаи и права мусульман останутся нетронутыми⁶.

Действительно, у королевской власти были все основания опасаться возмущения сарацин, когда те обнаружат, что традиционные соглашения перестали уважаться. В этой ситуации власти оставалось одно: постараться de facto договориться с мусульманскими общинами заново, признав, что de iure ей придется отступить от старых договоров, хотя и только в одном вопросе и не по своей инициативе. Сарацин, по существу, просили о лояльности, о негласном обещании проявить понимание и запрет соблюдать. Со своей стороны корона, вероятно, готова была взять на себя гарантию того, что все остальные привилегии мусульман пребудут в силе.

Мусульманские общины пошли на соглашение с короной и приняли на себя обязательство подчиниться нововведению. Это, безусловно, политическое решение, в общем-то вынужденное, тем не менее должно было упрочить их положение в коммуникации с центральной властью, но не защитило их от злоупотреблений должностных лиц на местах. Так, через месяц после описанных событий сарацины Тортосы и соседней с ней Риберы дель Эбро, относившиеся к архиепископству Таррагоны, пожаловались королю на то, что, хотя сабасалы подчинились новой норме и блюли ее⁷, местные официалы-христиане превышали свои полномочия: они не только следили за тем, чтобы не осуществлялся призыв на молитву, но и стали заходить в мечети и школы и препятствовать совершавшимся там чтениям мусульман⁸. В ответ на жалобу из курии была отправлена грамота байлу Тортосы, в которой снова, со ссылкой на архиепископа, было изложено положение о королевском запрете публично возглашать имя Махомета в мечетях. В своем распоряжении король подчеркивал: «…мы не запрещаем ничего кроме призыва, который обычно называется салат, <…> который совершается и возглашается их сабасалами в мечетях, с возвышенных мест»⁹.

Любопытно, что арабский термин «азан» в королевской грамоте передавался при помощи латинского эквивалента — proclamatio, а обозначения мусульманской молитвы, дома молитвы мусульман и мусульманской должности — остались без перевода: çala, mezquita, çabaçalanos. Как и сегодня, понятие мечети всем ясно, не требует перевода и в то же время более точно, чем любое другое слово, выражает смысл, а введение дополнительного слова здесь кажется избыточным, так и в Средние века христианам хорошо было известно, что такое салат, мечеть и сабасала. Как ни странно, иначе обстояло дело с азаном, который все каждый день слышали, но в языковую латинскую традицию он не вошел. Ни в одном документе эпохи мы не встречаем использования даже искаженного, переиначенного, услышанного по-своему «азана» — это всегда крик муэдзина, или возглашение призыва на молитву, или «пение» салата.

Последнее, впрочем, вполне логично, ибо азан включает в себя и молитвенную часть: отождествление его с мусульманской молитвой было естественным для христианского способа мыслить мусульманские обычаи.

Спустя двадцать лет вопрос об азане снова обсуждался при дворе. Делегация кади мусульманских общин королевства Валенсия на аудиенции Пере Церемонного (1336‒1387), пребывавшего в то время в городе Валенсия, обратились с просьбой о смягчении наказания, установленного дедом Пере Церемонного, Жауме Справедливым. Мусульманские правоведы в своем прошении ссылались на некий, якобы существовавший до введения нормы 1318 года, обычай, который предполагал наказание в 150 ударов плетью или бичом за нарушение запрета на азан. Комментировать это сложно, поскольку никаких других упоминаний об обычае подобного рода неизвестно. Впрочем, очевидно, что затеянный сарацинами разговор имел прежде всего политическое, а не юридическое содержание¹⁰.

Король петицию принял благосклонно и распорядился составить грамоту, в которой было бы прописано, что отныне публичное возглашение имени Махомета и призыв на молитву на королевских землях должны караться 150 ударами плети и вновь — «без милости»¹¹, то есть без возможности выкупить вину или получить помилование.

Мусульманские общины королевства Валенсия получили на аудиенции подтверждение стабильности своего положения, король продемонстрировал готовность выступать в качестве защитника их интересов и гаранта их обычаев. Но уже через месяц, «после более полного изучения дела», в результате которого было признано, «что умягчение ведет к оскорблению Творца»¹², это положение было отменено: по государеву приказу прежняя норма, включавшая высшую меру без права на прощение¹³, была восстановлена.

Возвращение к старому ордонансу, скорее всего, тоже следует рассматривать как политический жест. Намерения карать и казнить любого поднявшегося на минарет во всяком случае здесь никак не было. Корона, заявляя о своей лояльности Риму, вовсе не имела в виду подвергать дестабилизации социальный порядок в стране. На протяжении всего XIV в. арагонские монархи больше заботились о сохранении мусульманского населения, которое при включении неблагоприятного режима могло просто покинуть королевство, и о поддержании мира.

Установление Жауме II от 1318 г. воспринималось не только центральной властью, но должностными лицами на местах, и владетельными сеньорами как необходимая декларация, которая к реальной жизни касательства не имела. Нам неизвестны случаи применения нормы о смертной казни за призыв на молитву. Более того, мы даже о судебных процессах, которые бы возбуждались в связи с обвинениями такого рода, почти ничего не знаем¹⁴. Кроме того, материалы церковного Собора в Таррагоне 1330 г., синода в Тортосе 1359 г., некоторые королевские грамоты недвусмысленно свидетельствуют о том, что ордонанс не соблюдался: притом не только в землях сеньориальной юрисдикции, что было бы более или менее понятно, но и в землях короны и духовных орденов.

Очень важно заметить, что с середины XIV в. в рамках частного права корона легко жаловала мусульманским общинам городов и поселений право публичного призыва на молитву, не забывая извлекать пользу. Например, в 1357 г. община сарацин Хативы, одного из самых значительных городских центров королевства Валенсия, испросила привилегию свободного призыва на молитву с минаретов и внесла за это в казну 500 су.

В 1365 г. целый ряд мусульманских замков и поселений (замок и поселения долины Эслиды, Ассуэбар, Кастре и Фон), переходивших из рук в руки во время затяжного арагоно-кастильского военного конфликта (1356—1375), переподписывали с арагонским королем Пере Церемонным соглашения о подданничестве. Появившиеся в результате документы также назывались капитуляциями, поскольку мусульманами к ним предлагались капитулы (статьи), а в ответ, каждая из них в отдельности, жаловалась короной. Среди капитул можно встретить пункт о молитве: «Также просят (сарацины), чтобы могли возглашать молитву согласно тому, что у них в обычае. Угодно господину королю»¹⁵.

Призыв на молитву по-прежнему звучал в мусульмано-христианских городах и поселениях Арагонской Короны, но, возможно ли такое, чтобы он трансформировался, изменил каким-то образом свое содержание, применяясь к суровым требованиям права христиан.

По всей вероятности, было бы очень трудно что-то сказать об этом более или менее развернутое, если бы не склонность к мздоимству официала небольшого королевского города Асп. В 1370 г. вся мусульманская община этого места встала на защиту своих факиха и муэдзина (alfaquini et almuhaden), которые были схвачены и помещены в заключение за то, что «они публично призывали на молитву и подавали знак к молитве звуками трубы (tube) или арабской трубы (nafil), как у сарацин принято (moris est)». От лица альхамы в королевскую курию обратились аламин и старейшины. Представляя свое дело королю, они, по всей вероятности, ссылались на то, что факих и муэдзин поступали в рамках общеисламской традиции и не делали ничего оригинального, ничего, что выходило бы за пределы обычного для других городов королевства: например, Хативы и Валенсии.

Мусульмане Аспа решили искать поддержку у короны, разумно рассудив, что гораздо выгоднее и спокойнее получить, пусть, возможно, и небезвозмездно, право призыва на молитву от сюзерена, чем постоянно откупаться от местных должностных лиц. То, что сарацинам приходилось это делать, следует из распоряжения короля, отправленного в Асп сразу после того, как при дворе ознакомились с материалами дела. Пере Церемонный повелел не только тотчас же освободить мусульман из заключения, если этого еще не было сделано, но и вернуть им все, что с них успели взять в качестве залога или поручительства¹⁶. Последнее недвусмысленно указывает на существовавшую практику: если местные власти и видели смысл привлекать мусульман к ответственности за азан, то, скорее всего, с целью заставить их откупиться. Сарацины, как политически слабая группа, по сути, были вынуждены периодически выкупать свой обычай.

В королевской грамоте-привилегии, которую получила альхама Аспа, было специально разъяснено, что сарацины жили тут во множестве издавна, но после войны с Кастилией их стало резко меньше, что служило веским основанием для пожалования «факиху, муэдзину, аламину, старейшинам, а также альхаме и каждому ее (члену), нынешним и будущим» лицензии, обладавшей всей полнотой легитимности, дабы муэдзин и факих, и каждый мусульманин «по праву без страха и угрозы какого бы то ни было наказания могли призывать на молитву и подавать знак к молитве звуками трубы или арабской трубы в мечети этого местечка так же, как обычно призывают на молитву и трубят на арабской трубе в своей мечети сарацины городов Валенсия и Хатива…»¹⁷.

Текст привилегии можно интерпретировать двумя способами: считать, что в формулировке «призывать на молитву и подавать знак к молитве звуками трубы» вторая часть являлась объяснительной по отношению к первой¹⁸, или полагать, что обе части обладали самостоятельным значением. Сразу стоит сказать, что со всей убедительностью обосновать правомерность того или другого подхода невозможно, что ставит нас в довольно сложное положение, поскольку от того, как мы видим смысл этого фрагмента, зависит и то, как, по нашей версии, звучал азан. При прочтении первого типа следует, что призыв на молитву осуществлялся с помощью духовых инструментов, и это сохраняло традицию пятикратного возглашения времени молитвы, но позволяло избежать молитвенного восхваления Мухаммада и Аллаха. Если же мы будем воспринимать текст вторым способом, нам придется допустить, что азан осуществлялся и голосом с молитвами, и звуками трубы: в этом случае станет понятнее, зачем на минарет в Аспе поднимались двое — муэдзин и факих.

К сожалению, почти нет дополнительных сведений, на которые можно было бы опереться, чтобы дать более фундированное и однозначное мнение. Да, мы знаем, что в 1371 г. Валенсийские кортесы хотели запретить мусульманам использовать трубу для призыва на молитву. О возглашении азана голосом в актах кортесов ничего не говорилось, зато подробно описывалось, как дважды в день, на заре и вечером, звуки арабской трубы сливались с колокольным звоном христианских церквей, не выжидая, когда те смолкнут.

Какой бы развернутой ни была аргументация христиан, в данном случае важнее всего правильно истолковать ее внутреннюю прагматику: либо кортесы молчали о муэдзинах и азане по той простой причине, что кроме трубы ничто более не смущало их слух, либо для них имело особое значение именно слияние двух конфессиональных звуков, и если муэдзин возглашал азан, но негромко и после того, как затихал колокольный звон, это оставляло заседавших в кортесах равнодушными.

Крохотная подсказка, может быть, содержалась в ответном решении Пере Церемонного, который требование кортесов не удовлетворил и выразил свою позицию весьма отчетливо: король указал сословиям, что предложенное ими установление приведет только к тому, что он лишится своих подданных-мавров, которые и так не имеют права громко кричать, призывая на молитву, — тем более, заметил монарх, что игра на трубе не является оскорбительной¹⁹.

А вдруг действительно разгадка прячется за словами о громком голосе?

Burns R. I. Muslims, Christians and Jews… Apendixs: «Nec prohibeant preconizare in mezquitis, nec fieri orationem in illis diebus veneris et festi- vis suis, et aliis diebus, set faciant secundum eorum legem»; «Concedit eciam eis quod possint… orare ac tenere eorum mohe in meçquitis eorum»; «possint adorare et legere in mezquitis eorum et muethden tenere secundum morem legis eorum»; «faciant oraciones in mesquitis suis cum suo sabassala, secun- dum quod consueverunt».[↩]
Сабасала — в XIV в. в землях Арагонской Короны эта должность в администрации мусульманской альхамы соотвествовала имаму классического ислама и так же, как и другие общественные должности, жаловалась королем; нередко полномочиями сабасалы наделялся тот, кому вверялись, помимо этого, обязанности кади или аламина.[↩]
Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona Catalano-Aragonesa en el segle XIV. Segregació i Discriminació. Barcelona: CSIC, 1987. Apéndice documental. Doc. 24: «quod in quibusdam mundi partibus principibus christianis subiectis, in quibus interdum seorsum interdum vero permixtim cum christianis habitant sarraceni, sacerdotes eorum, çabaçala vulgaliter nuncupati, in mesquitis suis, ad quas iidem conveniunt sarraceni, ut ibidem adorent perfidum Mahometum, diebus singulis, certis horis, in loco aliquo eminenti eiusdem Mahometi nomen, christianis et sarracenis audientibus, alta voce invocant et ex[to]llunt ac verba quedam in illius honorem publice profirentur, dictus dominus papa Clemens, dicto Vienensi sacro aprobante consilio, predicta in terris christianorum fieri deinceps inhibuit».[↩]
Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona… Apéndice documental. Doc. 24: «ne deinceps in civitate Valencie, castris, villis aut locis aliis, in quibus nos iurisdiccionem exercemus, in mesquitis vel aliis locis per çabaçalanos vel alios Mahometi nomen alta voce seu publice invocetur seu aliquatenus, extollatur, apposita pena ultimi suplicii contra illos qui [pre]sens ausi fuerint mandatum infrigere vel ei aliquatenus contrahire et siquos in [ve]neritis, ex quo presens mandatum nostrum publicari feceritis, dictis proclamacionibus uti, [ipsos] ultimo supplicio absque remedio puniatis».[↩]
Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona… P. 88—90.[↩]
Eadem.[↩]
Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona… Apéndice documental. Doc. 24: «quamvis çabaçalani eorum nomen dicti Mahometi non pronunciant vel extollant alta voce…».[↩]

Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona… Apéndice documental. Doc. 25: «intromititis vos super scolis et mezquitis eorum et lecturis ipsorum sarracenorum».[↩]
Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona… Apéndice documen- tal. Doc. 25: «unde vobis significamus quod nos non prohibemus nisi tantum proclamacionem eorumdem predictam, que la çala vulgaliter nuncupatur… que proclamabatur et extollebatur per eorum çabaçalanos in mezquitis et locis eminentibus eorumdem».[↩]
Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona… Apéndice documental. Doc. 44: «prout, antequam dictus dominus avus noster mandatum predictum fecisset, extiterat usitatum centum quinquaginta açoti sive flagella, prout dari assueta sunt». Об «обычае», на который ссылались мусульмане, сообщить что-то определенное затруднительно: пока не понятно, существовала ли в действительности когда бы то ни было такая норма, когда и кем могла быть введена, или что могло послужить прообразом аргументации, использованной мусульманской стороной в диалоге с королевской властью. Это положение фигурирует только в рассмотренном документе.[↩]
Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona… Apéndice documental. Doc. 44: «absque mercede».[↩]
Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona… Apéndice documental. Doc. 45: «nunc, recognito plenius negocio supradicto, reperimus dictum statutum nostrum et mitigacionem cedere in contumeliam Creatoris…».[↩]
Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona… Apéndice documental. Doc. 45: «non admissa excusaсione aliqua».[↩]
Примечательно, что испанская исследовательница М. Т. Феррер-и-Майол, глубоко знавшая документальный материал по интересующему нас вопросу, в своей классической книге приводит только одно имя мусульманина из Хативы, который был осужден в 1322 г., и только один случай, когда к судебной ответственности был привлечен факих месте ка д’Анна, о судьбе которого, однако, ничего не известно. См.: Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona… P. 91.[↩]
См., например: Ferrer i Mallol M. T. La frontera amb l’Islam en el segle XIV: cristians i sarraïns al País Valencià. Barcelona: CSIC, 1988. Apéndice documental. Doc. 96, 98, 99: «ĺtem, demanen que puxen cantar la çalà, segons que han acostumat»; «ĺtem, demanen que puxen cantar la çalà, segons que han acostumat. Plau senyor rey».[↩]
Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona… Apéndice documental. Doc. 94: «ipsi cantatur çala et fecerunt signum oracionis ad sonum tube sive nafil, prout sarracenorum moris est». И далее: «vobis dicimus et mandamus expresse quatenus dictos sarracenos a predictorum carcerum vinculis, nisi liberatis fuerint, protinus liberetis, cancellando et anullando quascumque caple- utas vel fideiussiones propterea inde receptas seu oblatas…».[↩]
Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona… Apéndice documental. Doc. 95: «vobis, alfaquino, almuhaden, alamino, veteribus atque aliame et singularibus eiusdem, presentibus et futuris, perpetuo licenciam et facultatem plenariam concedimus cum presenti quod vos et vestri singuli possitis licite sine metu vel incursu alicuius pene cantare çala et signum facere oracionis ad sonum trompete sive nafil intus mezquitam loci iamdicti, prout sarraceni civitatum Valencie et Xative cantare dictam çala et sonare dictum nafil utuntur in mezquitis eorumdem».[↩]
Такая трактовка была предложена в: Варьяш О. И., Варьяш И. И. Правовые и религиозные нормы: средневековый опыт преодоления противоречий // Средние века, Вып. 77 (3/4). 2017. С. 179—189. Шилова-Варьяш И. И. Взаимодействие мусульманского и королевского права в землях Арагонской Короны в XIV в. Диссертация… С. 485—494.[↩]
Ferrer i Mallol M. T. Els sarraïns de la Corona… Apéndice documental. Doc. 98: «Respon lo senyor rey que ço que demanen no seria àls sinó perdre los moros, siˑls ho otorgava, cor prou són estrets, que no gosen cridar la çalà alta veu, majorment que tocar la trompeta no és senyal desonest».[↩]