Лахман Государства и Власть

Государства и Власть

В издательском доме «Дело» вышла книга Ричарда Лахмана «Государства и Власть» в переводе Максима Дондуковского. Vox medii aevi публикует фрагмент из второй главы «Истоки государства», в котором на примере Испании, Франции, Нидерландов и Японии обсуждается роль элит в процессе государствообразования.

Лахман Государства и Власть

Конфликт элит и образование государства

Власть, как проясняют — каждый по-своему — Маркс и Манн, понятие относительное. Действенность военных, экономических, организационных или культурных ресурсов актора колеблется по мере того, как меняется структурная позиция акторов, распоряжающихся этими ресурсами. Мы уже видели, что сведением акторов к классам (как поступают марксисты) или к государству и налогоплательщикам (как делают и Тилли, и теория рационального выбора) не удастся уловить действительные отношения между носителями власти и теми массами, над которыми они господствуют, а значит, такое сведение не даст нам проследить зачастую многоступенчатые и контингентные пути, которыми шло преобразование децентрализованной политической власти в государства.

Носители власти в средневековой Европе, как и в других местах в досовременном мире, контролировали институты, осуществлявшие политическую власть, и одновременно были тесно вплетены в экономическое производство. Феодальные маноры являлись политическими и экономическими институтами, благодаря которым их лорды в равной мере имели военную мощь и идеологическую легитимность. Крупнейшим манориальным лордом в немалой части Европы была церковь. Лорды из мирян и духовенства составляли соперничающие элиты,
которые теснили друг друга в борьбе за ресурсы и авторитет, в то же время пытаясь отбиться от королей и аристократических магнатов, требующих контроля над их землями и эксплуатируемыми ими крестьянами.

Коль скоро экономическую и политическую власть, в разных сочетаниях перемешанную с военной силой и идеологической легитимностью, отправляли и манориальные лорды, и магнаты, и короли, и церковники, каким же образом мы отличаем одну элиту от другой? Ответ состоит в том, что каждая элита входила в обособленный организационный аппарат, обладавший способностью присваивать ресурсы неэлит1. Согласно этому определению, сходство элит с правящими классами заключается в том, что те и другие живут эксплуатацией производительных классов. Однако между элитами и правящими классами есть два значительных отличия. Во-первых, хотя в теоретической парадигме Маркса правящий класс фундаментально заинтересован в воспроизводстве своего эксплуататорского отношения к производительному классу, в модели конфликта элит этот интерес дополняется столь же насущной заинтересованностью в распространении своей власти на соперничающие элиты. Во-вторых, способность всякой элиты преследовать свои интересы в той же мере производна от структуры отношений между различными сосуществующими элитами, сколь и от межклассовых производственных отношений. Конфликт элит — это первейшая угроза для потенциала элит; и все же в основании тех интересов, к защите которых стремится любая элита, лежат ее отношения с производительными классами. Потенциал элит изменяется прежде всего тогда, когда изменяется структура отношений элит.

По мере того, как институты элит стремятся обезопасить свои интересы как от соперничающих элит, так и от неэлит, у которых извлекаются ресурсы, они заявляют некое сочетание экономических, политических, военных и идеологических полномочий. Аристократические, церковные, провинциальные и городские институты в Европе раннего Нового времени выдвигали юридические и фискальные притязания, аналогичные притязаниям «государства», во главе которого стоял монарх. Все авторы, которых мы разбирали выше, считают, что, когда соперничающие элиты были побеждены или инкорпорированы в государства с монархами во главе, те ресурсы, которые контролировались ими прежде, стали доступны для осуществления геополитических целей, поставленных правителями (в некоторых случаях в совете с парламентами). На самом деле контроль над ресурсами в рамках государств нельзя просто принимать в качестве допущения — нужно, чтобы он был предметом анализа. Точно так же, как институты соперничающих элит могут стоять на пути «правителей» и бросать им вызов, так и элиты, инкорпорированные внутри государств, могут удерживать у себя полномочия и ресурсы из старых организационных баз и стремиться к присвоению государственных ресурсов ради собственной наживы. Давайте посмотрим, как разыгрывался в Европе конфликт элит и как он определял характер ранних этапов развития государств, которые долгое время были аренами, на которых множественные элиты распихивали друг друга в борьбе за ресурсы и власть. Как только мы признаем и проанализируем эту историческую действительность, мы поймем, как по мере произвольного или насильственного объединения элит в одну унифицированную политию образовывался и приумножался государственный потенциал.

Реформация трансформировала «хроническое состояние» феодальных отношений элит и классов, но не так, как полагал Вебер. Как мы уже видели в этой главе, заявление Вебера, что протестантизм вынудил появление рационального действия и это в свою очередь привело к бюрократизации государств, не подкрепляется историческими свидетельствами. А вот что действительно сделала Реформация, так это нарушила отношения элит, дав ход ряду конфликтов элит и классов, по-разному разыгравшихся в странах Западной Европы XVI века и приведших к образованию различных типов государств в тех, а не иных частях континента. Давайте проследим, какой была последовательность конфликта элит и структурной трансформации в Испании, Франции, Нидерландах и Британии — четырех странах, ставших основными претендентами на геополитическое господство в Европе, а потом — величайшими колониальными державами. Затем я сравню эти четыре задающие тон страны с Россией и более слабыми государствами Восточной Европы и автономным развитием японского государства и в конце сделаю общие выводы о процессе государствообразования.

Испания

Первоначально процесс образования государства в Испании повторял шаблон территориальной консолидации в империях: кастильские короли вели Реконкисту мусульманских земель. Затем Фердинанд и Изабелла стали счастливыми наследниками многочисленных престолов от бездетных родственников, создав вторую после России крупнейшую политию в Европе. Под началом Габсбургов, как и средневековых королей и императоров до них, стояли армии, которые были слишком малы, чтобы усмирять их владения, и корпус платных чиновников, который был чересчур малочислен, чтобы ими управлять. Как же тогда кастильские короли сохраняли контроль над всей Испанией, равно как и Португалией, итальянскими, бургундскими, германскими, фламандскими и голландскими территориями, которые они унаследовали либо завоевали в XVI столетии2.

В каждой из своих иберийских территорий Габсбурги заручались поддержкой главным образом аристократических союзников, предлагая этим представителям знати полное освобождение от всех прямых налогов. В результате все бремя налогов ложилось на крестьян и города, которые были подчинены аристократии своих провинций. Дополнительный источник поступлений обеспечивала церковь, так как контроль над церковными должностями и собственностью отошел от пап к правителям из Габсбургов в обмен на поддержку
этими правителями папских внешнеполитических целей. Папы предлагали Габсбургам и прочим светским союзникам беспрецедентные уступки, потому что Реформация поставила католическую церковь перед вызовом протестантских правителей, аристократов, городов и простонародья в немалой части Европы. Таким образом, Реформация — даже в целиком католической Иберии — не прошла даром, потому что она поменяла континентальный баланс сил, в результате чего папы отдали полномочия церкви в гарантированно католических землях ради того, чтобы заручиться помощью Габсбургов в возвращении под свое влияние протестантских областей.

На смену феодальному шаблону разделенного суверенитета и раздельной юрисдикции в отношении землепользования и крестьянского труда пришло владычество унитарных элит в каждой испанской провинции. Свою политику торговли локальной политической и фискальной автономией в обмен на верность короне Габсбурги распространили и на другие свои европейские доминионы. Трансформация отношений элит в этих землях носила менее крайние формы, нежели в Иберии. Аристократия набрала мощь за счет церковников, а города утратили какие-то из своих автономных прав, однако институциональные базы соперничающих элит пережили суверенитет Габсбургов, хотя и ослабев при этом.

Вначале аристократы были главными бенефициарами своего альянса с Габсбургами. Знать обрела полный контроль над крестьянами и административным аппаратом своих провинций, ей больше не приходилось делить суверенитет и контроль над землей и крестьянским трудом с церковниками и городскими купцами. Аристократическая гегемония в испанских провинциях создавала предпосылки для слабого центрального государства, которое было предрасположено к фискальным кризисам, так как аристократы все успешнее расстраивали планы Габсбургов, не давая им перехитрить знать и напрямую облагать налогами сельское производство или городскую коммерцию. Сухопутные и военно-морские силы Испании контролировались провинциальной знатью, и их редко можно было мобилизовать для ведения зарубежной военной кампании, что заставляло Габсбургов рассчитывать на наемников как раз тогда, когда контроль элит над поступлениями порождал постоянный фискальный кризис и безостановочно растущий долг.

И все же провинциальная автономия аристократов зависела от предоставления габсбургскими правителями, во-первых, юридического признания, а во-вторых — вооруженного содействия во времена крестьянских восстаний. Таким образом испанские аристократы и стали частью государства. Аристократы все больше инкорпорировались в государство в качестве покупателей продаваемых должностей и инвесторов в государственные облигации. Выгоды от законных привилегий, пожалованных монархом, получила даже аристократия во владениях Габсбургов за пределами Испании. Вот поэтому-то долгое время после того, как Испания утратила способность бороться за европейское или глобальное доминирование, большая часть
империи оставалась невредимой. Действительно, американские движения независимости вспыхнули из-за стараний Испании в конце XVIII века усилить контроль над американскими элитами, а вовсе не по причине двухвековой военной слабости Испании3.

Вплетенность аристократов в испанское государство мало чем помогала осуществлению континентальных амбиций Габсбургов. В условиях ограниченных денежных поступлений и множественных стратегических интересов силы Габсбургов почти постоянно были задействованы на множестве фронтов. В результате Габсбурги фактически не завоевали никаких новых территорий после вспышки консолидации в XVI веке, а затем постепенно утратили почти все свои европейские владения вне Испании. Завоевание ими немалых территорий на Американском континенте приносило метрополии все меньше денежных поступлений, так как, пока испанские вооруженные силы и административные ресурсы
были плотно задействованы в Европе, контроль над землей, рудниками и индейским трудом установили испано-американские элиты.

И все же по мере сокращения имперских владений и амбиций Габсбургов их ядерная испанская полития становилась все более государствоподобной. Контроль аристократов над землей и трудом становился все более опосредован королевскими эдиктами и должностями; их статус и доход не в меньшей степени проистекали от должностей и государственных пенсий и облигаций, чем от титулов и имений. Пусть даже государство было площадкой конкуренции между аристократическими фракциями, разделенными принадлежностью к разным провинциям и политическим сетям, в XVI и XVII веках внутрь государства был втянут весь правящий класс, который остался там и в дальнейшем. Государство было почвой, на которой происходили конфликты из-за власти и ресурсов, и в то же самое время оно являлось объектом планирования всего правящего класса, нацеленного на самосохранение и улучшение благосостояния семей. Когдa аристократы присоединились к королю, переносящему их полномочия и активы в состав государства, они стали разделять заинтересованность в упрочении при помощи государства своего коллективного потенциала для налогообложения и контроля всей массы испанских подданных. Испанские элиты все равно вступали в конфликты из-за раздела государственной власти и трофеев, но после XVI века эти споры шли в рамках политии, обладающей определенными границами и легитимностью, затем принятой всеми элитами.

Франция

Во Франции господствующим вероисповеданием оставался католицизм. И все же Реформация разжигала конфликт между католиками и протестантами, а затем в среде католических мирских элит, желавших иметь в распоряжении или захватить институциональные активы католической церкви. Этот конфликт элит открыл французским королям — которые в прежние времена имели лишь слабый контроль над герцогствами и независимыми территориями, к XV веку претендовавшими на Францию — возможность реализовывать стратегию «вертикального абсолютизма»4. Вместо того, чтобы расширять права и возможности единой элиты на каждой территории, французские короли стравливали соперничающие элиты друг с другом, жалуя полномочия и должности в обмен на платежи. Продажа таких должностей подрывала способность вельмож мобилизовывать меньшие элиты, чтобы бросить вызов короне на национальном уровне. Продажный характер должностей создавал новые пути изъятия излишков, так как каждая новая должность была наделена властью извлекать поступления от крестьян или коммерсантов, отличной от существующих сеньориальных прав5.

Вертикальный абсолютизм создал динамику, которая была почти обратным вариантом той, что сложилась при Габсбургах. Испанские правители передавали локальную власть и поступления элитам в обмен на признание суверенитета Габсбургов, французские же короли извлекали поступления от конкурирующих элит, которым не терпелось получить королевскую поддержку в их состязаниях за авторитет в провинциях. К 1633 году половина всех поступлений короны шла от продажи должностей и от полетты, ежегодного взноса, уплачиваемого действующими держателями должностей в обмен на королевское
признание их права перепродавать или завещать свои купленные посты.

Стратегия короны по формированию вертикального абсолютизма ограничивала сама себя, и новые поступления, которые она создавала, имели самоограничивающуюся природу. Каждая проданная должность порождала постоянное обязательство перенаправлять какую-то часть поступлений держателю должности. Каждая новая должность также подтачивала авторитет и денежные поступления существующих должностей. Корона создала небольшой корпус интендантов (должности которых не продавались), добиваясь осуществления большего контроля над чиновниками на продаваемых должностях и над собираемыми ими «государственными» доходами. Это, в сочетании с гневом провинциальных чиновников на продолжающуюся продажу новых должностей, разожгло Фронду, последний значительный вооруженный вызов французской короне до 1789 года.

Фронда продемонстрировала, что вертикальный абсолютизм был для короны успешной политической стратегией, пусть даже он ограничивал объем того контроля, который французские короли имели над поступлениями. Фронда включала как представителей знати и держателей должностей, бросивших вызов короне, так и крестьян, восставших против сеньоров и против налогов. Независимо от источника крестьянского недовольства или мишени их гнева, держатели должностей и сеньоры во время Фронды находились в гораздо более уязвимом положении, нежели корона. Перекрывающиеся юрисдикции и конфликты среди чиновников на продаваемых должностях делали их заманчивой мишенью для крестьянских и городских бунтовщиков. Когда чиновники на продаваемых должностях бросали вызов королевской власти, они подрывали также и легитимность собственного положения, которое основывалось на королевских пожалованиях «привилегий, которые истолковывались различным образом и определялись с оглядкой на короля»6. В результате провинциальные сеньоры и держатели должностей были вынуждены прерывать свой мятеж, обращаясь к короне за помощью в подавлении крестьянских восстаний. Из своей неудачи во Фронде элиты усвоили, что ими была утрачена способность действовать независимо от государства, частью которого они теперь являлись и от которого теперь получали свою легитимность и немалую долю своих доходов.

Нидерланды

Политическая структура Нидерландов выковалась в ходе войны за независимость, которую они вели против испанских оккупантов на протяжении нескольких десятилетий. В Нидерландах никогда не существовало феодальных аграрных отношений, а малость элит (малочисленная знать, слабое духовенство и почти отсутствующие государственные чиновники) не давала сложиться благоприятным условиям для межфракционного конфликта. Нидерланды были крайне децентрализованным собранием городов и сельских глубинок, объединенных только на основе протестантского противостояния владычеству Габсбургов и католическим репрессиям со стороны Испании. Без Реформации не было бы нидерландской революции, а следовательно, и государства. Восстанием против Габсбургов руководила единая господствующая элита городских купцов7.

Стоило прогнать испанцев, как над только что ставшими независимыми городами и провинциями укрепился контроль городских купцов, которые посредством «договоров согласия» предупредили появление вызовов со стороны выскочек-чужаков, создав систему ротации должностей и раздела прибылей от торговых маршрутов и купеческих компаний между семьями элиты. Эта система также предотвратила ту разновидность конкуренции среди множества элит, которая была обычным делом во Франции. Не было в эти века и значительных вызовов со стороны голландских неэлит.

«Договоры согласия» вместе с увенчавшими их конституционными соглашениями между голландскими городами и провинциями стали базисом нидерландского государства — Соединенных провинций. Жесткие защитные меры, которыми всякая голландская элита обставляла себя против потенциальных соперников, постоянно ослабляли центральное государство, гарантируя поражение республики от рук более бедной и вначале хуже оснащенной Британии. Голландская республика так и не смогла добиться центрального контроля над потомственными офицерами в различных армиях и военных флотах, которые содержались каждой отдельной провинцией. Прогресс нидерландского государства как растущего фискального и бюрократического образования и его способность конкурировать с другими нациями в сфере торговли и войны подтачивала склонность элит преследовать собственные интересы и сохранять существующие позиции даже при наступлении незапланированных и отчасти непредвиденных последствий долгосрочного конкурентного спада.

Япония

Феодальная Япония, как мы уже видели в предыдущей главе, была рассечена различными перекрывающими друг друга элитами. Император и соперничающий сёгун оба стремились получить преимущество друг над другом, жалуя захваченные в сражениях земли прислужникам-самураям. Бакуфу (правительство) сёгуна было мощнее императорского режима, но усилия обоих были ограничены, потому что большинство земельных угодий в Японии контролировалось наследственными лордами (даймё), у которых для обороны этих земель имелись собственные корпуса самураев, которым были пожалованы субфеоды. Духовенство получало доходы от собственных феодальных имений и на защиту этих владений выводило собственные вооруженные силы8.

Ключевым моментом государствообразования стало время Хидэёси — вторая половина XVI века. Хидэёси не был ни императором, ни сёгуном. Он, скорее, построил коалицию многих даймё и самураев, которая выдержала более двух веков (с 1603 по 1868 гг.) при сёгунате Токугава. Хидэёси привлек поддержку элит, которые отчаялись подавлять крестьянские восстания. Таким образом, японское государствообразование поначалу напоминало образование государства в Восточной Европе: рассеянные фракции землевладельческой мирской элиты, объединяющиеся в государство, чтобы сохранить свое классовое положение в отношении крестьян. Как и в Восточной Европе, крестьяне подвергались более глубокой эксплуатации, не имели оружия, и закон запрещал им покидать землю или уходить в торговлю либо заниматься какой-либо профессией. Аналогично и самураи проводили все больше времени на службе у бакуфу либо у своего господина (в регионах, где у даймё был высокий уровень автономии). Самураи были укрощены, отчасти в ходе идеологического и культурного процесса, как это описывается у Икегами9, а отчасти потому что источником их дохода были средства, которые администрации бакуфу или даймё присваивали непосредственно у крестьян, а затем централизованно раздавали самураям, которые состояли у них на службе. Самураи больше своего времени посвящали тогда административным функциям, а не военной подготовке и сражениям и утратили какие-либо права (или контроль) в отношении оговоренных земельных участков. Подобным же образом даймё больше времени в году проводили при дворе (добиваясь прибыльных позиций, предпринимая различные уловки в борьбе за власть и наслаждаясь столичной светской жизнью) — не меньше, чем провинциальные элиты во Франции.

Благодаря консолидации элит при Токугаве преимущества получили даймё, высокопоставленные государственные чиновники и некоторые самураи. В торговле все больше господствовали даймё, у которых был контроль над городами. Некогда автономные города, процветание которых было связано с ролью посредников между сражающимися даймё, теперь все больше маргинализировались, по мере того как утрясались границы вотчин даймё и сёгуна. Даймё и сёгун смогли разоружить духовенство и присвоить их земли, подобно тому, как это было в Восточной Европе.

Конфликт элит стал внутренним процессом в государстве, так как сёгун и даймё бились за положение при дворе и материальные поступления. Когда данные конфликты достигли своей кульминации в эпоху Реставрации Мэйдзи, упразднившей сёгуна и отстранившей от власти большую часть даймё, эти побежденные элиты были неспособны контратаковать. Те самураи, которые когда-то составляли их политическую и военную опору, за века государствообразования эпохи Токугавы были интегрированы в состав центральной администрации.

Новое правительство Мэйдзи пошло на радикальные меры, повысившие государственную мощь: отмена феодов, дарование равного гражданства всем японским мужчинам и предоставление государству непосредственного контроля над капиталовложениями, которые использовались, чтобы выпестовать промышленность и выковать мощный национальный военный потенциал. Данные реформы стали возможны, потому что любые элиты, которые могли бы иметь интерес или способность противостоять этому курсу, уже были включены
в структуру государства (самураи и купцы) либо, если они еще удерживали автономию в конце эпохи Токугавы, были оставлены без союзников и не представляли собой какой-либо значимой силы, могущей бросить вызов центральному государству. Как только все элиты оказались внутри государства, они уже могли принять курс, который повышал геополитическое и экономическое положение Японии, потому что от этого развития событий выгадывали все элиты.

  1. Richard Lachmann, Capitalists In Spite of Themselves: Elite Conflict and Economic Transitions in Early Modern Europe (New York: Oxford University Press, 2000), ch.1; Ричард Лахман, Капиталисты поневоле: Конфликт элит и экономические преобразования в Европе раннего Нового времени (Москва: Территория будущего, 2010), гл. 1.[↩]
  2. При обсуждении в этом разделе образования испанского государства используются следующие источники: John Lynch, Bourbon Spain, 1700–1808 (Oxford: Blackwell, 1989); John Lynch, Spain 1516–1598: From Nation State to World Empire (Oxford: Blackwell, 1991); John Lynch, The Hispanic World in Crisis and Change, 1598–1700 (Oxford: Blackwell, 1992); Henry Kamen, Spain 1469–1714: A Society of Conflict (London: Longman, 1991); M.L. Bush, Renaissance, Reformation, and the Outer World (London: Blandford Press, 1967); Dennis O. Flynn, “Fiscal Crisis and the Decline of Spain (Castille),” Journal of Economic History 42/1 (1982): 139–147.[↩]
  3. James Mahoney and Matthias vom Hau, “Colonial States and Economic Development in Spanish America,” in Mat-
    thew Lange and Dietrich Rueschemeyer, eds, States and Development: Historical Antecedents of Stagnation and Advance (New York: Palgrave, 2005), 92–116; John Lynch, Bourbon Spain, 1700–1808, 329–374.[↩]
  4. Richard Lachmann, Capitalists In Spite of Themselves: Elite Conflict and Economic Transitions in Early Modern Europe, 99–102, 118–146; Ричард Лахман, Капиталисты поневоле: Конфликт элит и экономические преобразования в Европе раннего Нового времени, 188–194, 221—267.[↩]
  5. Источники моей аргументации о Франции в этом разделе см.: Richard Lachmann, Capitalists In Spite of Themselves: Elite Conflict and Economic Transitions in Early Modern Europe, 262, nn. 28–9; Ричард Лахман, Капиталисты поневоле: Конфликт элит и экономические преобразования в Европе раннего Нового времени, 233–234, сноски 28–29.[↩]
  6. William Beik, Absolutism and Society in Seventeenth-century France: State Power and Provincial Aristocracy in Languedoc (Cambridge: Cambridge University Press 1985), 219.[↩]
  7. Обсуждение голландского государствообразования в этом разделе основывается на следующих работах: Jonathan Israel, The Dutch Republic: Its Rise, Greatness, and Fall, 1477–1806 (Oxford: Clarendon Press, 1995); Джонатан И. Израэль, Голландская республика. Ее подъем, величие и падение. 1477–1806. Т. 1. 1477–1650. Т. 2. 1651–1702 (Москва: Клио. 2018); Jan de Vries and Ad van der Woude. The First Modem Economy: Success, Failure, and Perseverance of the Dutch Economy, 1500–1815 (Cambridge: Cambridge University Press. 1997); Marjolein C. ’tHart, The Making of a Bourgeois State: War, Politics, and Finance during the Dutch Revolt (Manchester: Manchester University Press, 1993).[↩]
  8. Обсуждение в этом разделе основано на следующих работах: Perry Anderson, Lineages of the Absolutist State (London: New Left Books, 1974); Перри Андерсон, Родословная абсолютистского государствa (Москва: Территория будущего, 2010); Herbert Bix, Peasant Protest in Japan, 1590–1884 (New Haven, CT: Yale University Press, 1986); John Whitney Hall, Japan from Prehistory to Modern Times (New York: Delacorte, 1970); Michio Morishima, Why Has Japan “Succeeded”?: Western Technology and the Japanese Ethos (Cambridge: Cambridge University Press, 1982); Kozo Yamamura, “Pre-Industrial Landholding Patterns in Japan and England,” in Albert Craig, ed., Japan: A Comparative View (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1979), 276–323.[↩]
  9. Eiko Ikegami, The Taming of the Samurai: Honorific Individualism and the Making of Modern Japan (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1995).[↩]