Как «Древняя» Русь стала «Средневековой» Русью?

Виктория Ткаченко, медиевистка из Московского государственного университета, рассказывает о периодизации отечественной истории, ее «древнем» периоде и появлении понятия «русское Средневековье». Публикация сделана на основе доклада, прозвучавшего на конференции «Как создается „современное“ Средневековье, или Medievalism Studies» (30 мая 2019 года, НИУ ВШЭ, Москва)


Говоря о формировании образа русского Средневековья в отечественной культуре, необходимо, прежде всего, задаться вопросом: в какой момент ранняя русская история начинает восприниматься именно как средневековая? Этот вопрос не так прост, как может показаться.

На сегодняшний день не существует единой периодизации истории России. Для обозначения её начального этапа используются термины «Киевская Русь», «Домонгольская Русь», «Древняя Русь», «Средневековая Русь» и др. Несмотря на кажущуюся синонимичность, каждый из них несет с собой целый ряд сопутствующих смыслов.

Довольно размыты и их хронологические границы. Так, период «Киевской Руси» условно ограничен распадом единого централизованного государства в начале XII в. и перенесением столицы великих князей во Владимир. Период «домонгольской Руси» заканчивается началом Батыева нашествия зимой 1237–1238 г. Что же касается понятия «Древняя Русь», то оно может приобретать самые разные временные характеристики. В узком смысле, «древнерусский период» часто приравнивается либо к киевскому, либо домонгольскому. В широком же значении он может доводиться вплоть до конца XVII в. (особенно часто настолько широкая трактовка «Древней Руси» встречается в литературоведческих и искусствоведческих работах).

Такое же неоднозначное определение имеет и «Средневековая Русь». С одной стороны, этим понятием часто обозначают период, начавшийся с распадом централизованного государства на удельные княжества, как бы приходящий на смену «Древней Руси». При этом, с точки зрения западноевропейской периодизации, образовавшееся в IX в. русское государство сразу же оказывалось государством средневековым. Размыта и верхняя граница русского «Средневековья»: разными исследователями она локализуется в пределах от завершения объединения русских земель вокруг Москвы (кон. XV — нач. XVI в.) до Смутного времени (нач. XVII в.), а в некоторых случаях доводится даже до петровских преобразований (нач. XVIII в.). Кроме того, довольно часто словосочетания «Древняя Русь» и «Средневековая Русь» выступают как взаимозаменяемые синонимы.

Вся эта терминологическая путаница возникла в историографии буквально за последние полтора столетия. До этого же понятия «Средневековой Руси» не существовало вовсе, а для обозначения русского прошлого использовалось почти исключительно слово «древность». И образ этой «русской древности» заметно отличался от образа «русского Средневековья».

Где кончается древность?

В разные исторические эпохи понимание границ «древнего» и «нового» постоянно менялось. После крещения Руси русская культура переняла общехристианские исторические представления, согласно которым человеческая история понималась как линейное движение от Сотворения мира к Страшному суду. Главным событием, разделившим ее ход на древнюю (ветхозаветную) и новую (новозаветную) историю, был приход в мир Иисуса Христа.

Однако это деление почти сразу было переосмыслено в русской книжности. Уже в древнейшем памятнике русской литературы, «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона, мы видим, что рубежом между «древним» и «новым» становится не Рождество Христово, а крещение Руси — рождение нового христианского народа. «Благословен Господь Иисус Христос, иже возлюби новыя люди, Рускую землю, и просвети ю крещением святым», — говорилось и в «Повести временных лет».

В дальнейшем довольно четко осознаваемая русскими книжниками граница между «древними» («старыми») и «новыми» временами постоянно смещается в сторону современности. После распада единого русского государства на удельные княжества как «древность» стало восприниматься былое единство Руси. В «Слове о Полку Игореве», где автор противопоставлял «старых князей» «новым князьям», к «древним временам» относилась эпоха правления Владимира и Ярослава, а к «новым» — период раздробленности и междоусобиц. Ни о каких «средних» временах здесь речи еще не идет.

Новым рубежом, разделившим русскую историю на «до» и «после», стало нашествие татар. «Задонщина» заканчивала «первых лет времена» Калатской ратью (т. е. битвой на Калке): «И оттоля Руская земля сидит невесела». При этом с конца XIV в. в русской книжности впервые формируются представления о «троичности» русской истории: 1) древняя домонгольская Русь (своеобразный «Золотой век»); 2) «темное» время ордынского ига; 3) время новое, одновременно представляющее собой возврат к «старине». Переход к этому «новому» времени предвещала Куликовская битва. «А от Калатьские рати до Момаева побоища 160 лет», — говорилось в «Задонщине». С некоторой долей условности, эти 160 лет и можно назвать впервые обозначенным в исторической мысли русским «Средневековьем».

Рис. 4. Сказание о Мамаевом побоище. Лицевая рукопись XVII в. из собрания Государственного Исторического музея. Источник изображения: https://kulturologia.ru/blogs/130315/23664

В полной мере данная концепция реализовалась уже в эпоху Московской Руси. Собирание земель вокруг Москвы позиционировалось как возвращение к былому единству и процветанию. Москва воспринимается как «второй Киев», московские князья и цари — как преемники киевских князей. Идея возвращения исконно русских земель под власть московских государей звучала вплоть до присоединения Левобережной Украины в XVII в.

Таким образом, к концу XVII в. трехчастная модель русской истории (в соответствии с мифологической триадой: «свет угасающий — тьма — свет возрождающийся»), в целом, существовала. Но эта концепция будет почти полностью стерта из общественной мысли царствованием Петра, которое снова поделит русскую историю только на две части: «древнюю», допетровскую, и «новую», послепетровскую Россию.

«Русская античность»

XVIII в. был одновременно и временем зарождения русской исторической науки и началом переосмысления исторических событий в русском искусстве. Несмотря на то, что принятая в Европе периодизация истории была хорошо известна в Российской Империи в XVIII в. (и даже сам В. Н. Татищев в предуведомлении к своей «Истории» отмечал, что некоторые делят её по временам на «древние», «средние» и «новые»), она не была воспринята первыми отечественными историками. Русский исторический процесс, как правило, разделялся ими на периоды по времени правления князей и царей. При этом для его общей характеристики преобладало определение «древность». Достаточно посмотреть на названия исторических сочинений этой эпохи: «История Российская с самых древнейших времен» В. Н. Татищева, «Древняя российская история» М. В. Ломоносова, «История Российская от древнейших времен» М. М. Щербатова, «Российская история жизни всех древних» Ф. А. Эмина, издаваемая Н. И. Новиковым «Древняя российская вивлиофика», чуть более поздняя «Записка о древней и новой России» Н. М. Карамзина и т. д.

Одновременно образ русской древности начинает формироваться в художественной литературе, живописи и драматургии. Его воплощение в искусстве оказывается под сильным влиянием канонов классицизма. Русские писатели этого времени не ставили перед собой задачи достоверного изображения исторической действительности. В своем творчестве они опирались на «Поэтику» Аристотеля и традиции французского театра эпохи классицизма, а потому Древняя Русь (а если точнее, «Древняя Россия») в их изображении приобрела многочисленные античные черты.

Сами сюжеты первых русских трагедий зачастую заимствовались из сочинений Вольтера, Корнеля, Расина и др. и лишь переносились на русскую почву. «Хорев» А. П. Сумарокова перекликался с вольтеровским «Брутом», «Ольга» Я. Б. Княжнина — с «Меропой» и т. д. В качестве костюмов при постановке спектаклей использовались «римские платья», в качестве декораций — классические интерьеры с арками, колоннами и пилястрами.

Противоположной тенденцией в изображении русской древности в искусстве XVIII в. было её «осовременивание». Уже Феофан Прокопович в трагикомедии «Владимир» (первом русском драматическом произведении на историческую тему) приписывал Владимиру Святому черты Петра I, а крещение Руси сопоставлял с петровскими преобразованиями.

Древнерусские князья в художественных произведениях XVIII в. именовались монархами и непрестанно рассуждали на темы монаршей власти, долга перед отечеством и подданными, чести и свободы, актуальные для Нового времени, но имевшие мало общего с идейным миром эпохи средневековья. Внешность русских правителей (в особенности Петра I) иногда становилась прототипом для художественных изображений их предшественников.

Рис. 8. Г. И. Угрюмов. Взятие Казани Иваном Грозным (1800)
Рис. 9. «Бой сильных богатырей Ильи Муромца и Соловья Разбойника»
(аллегорическое изображение Петра I и Карла XII). Лубочная картинка XVIII в.

Рыцари и богатыри

Первые проявления влияния образов западноевропейского Средневековья на формирование представлений о прошлом в русской культуре следует связывать не с историографией, а с искусством. В XVIII в. формируется еще один литературный жанр, связанный со своеобразным изображением русской древности, — это литературные сказки. Сказки М. И. Попова, М. Д. Чулкова, В. А. Левшина повествовали о славянских и русских богатырях, но при этом, с точки зрения своего жанрового своеобразия, оказывались близки к авантюрно-рыцарскому роману. Они были наполнены приключениями и поединками, любовными историями и волшебством. Их герои — славянские витязи и князья — представали прекрасными и храбрыми рыцарями.

Именно так именуется в сказке Н. М. Карамзина Илья Муромец:

Он подобен маю красному:
розы алые с лилеями
расцветают на лице его.
Он подобен мирту нежному:
тонок, прям и величав собой.
Взор его быстрей орлиного
и светлее ясна месяца.
Кто сей рыцарь? — Илья Муромец.

К обетам странствующих рыцарей близка и клятва, принесенная Ильей: «Я клянуся вечно следовать богатырским предписаниям и уставам добродетели, быть защитником невинности, бедных, сирых и несчастных вдов, и наказывать мечом своим злых тиранов и волшебников, устрашающих сердца людей!»

В поисках русского Средневековья

В научной историографии вопрос о поисках «русского средневековья» встает, судя по всему, со второй четверти XIX в. и должен быть связан с проблемой соотнесения периодизации русской истории с периодизацией европейской.

В статье «За русскую старину» (1845 г.) М. П. Погодин размышлял: «Средний век у нас был <…> как и в Западной Европе, но только под другою формою; тот же процесс у нас совершался, как и там; те же задачи разрешались, только посредством других приемов; те же цели достигались, только другими путями. <…> Доказывать, что Русская История имела свой Средний век не значит ли доказывать, что белокурый может также называться человеком, как и черноволосый? Не значит ли доказывать, что между всякими двумя краями всегда бывает средина?»

В общественной мысли XIX века русское Средневековье противопоставлялось Средневековью европейскому. И это противопоставление могло быть представлено как в положительном, так и в отрицательном ключе. «Воображая себе русское общество древних времен, — писал славянофил И. В. Киреевский, — не видишь ни замков, ни окружающей их подлой черни, ни благородных рыцарей, ни борющегося с ними короля. Видишь бесчисленное множество маленьких общин, по всему лицу земли Русской расселенных, и имеющих, каждая на известных правах, своего распорядителя, и составляющих, каждая, свое особое согласие, или свой маленький мир». Все вместе они сливались в «общее огромное согласие всей Русской земли, имеющее над собою великого князя всея Руси», что с его точки зрения было гораздо более «естественными, простыми и единодушными» общественными отношениями, чем установившиеся в Европе феодальные порядки.

И, напротив, западникам русское Средневековье казалось варварским и темным. Желая охарактеризовать героя романа «Бесы» Артемия Павловича Гаганова, М. Ф. Достоевский писал: «Еще в детстве <…> укоренились в нем некоторые поэтические воззрения: ему понравились замки, средневековая жизнь, вся оперная часть ее, рыцарство; он чуть не плакал уже тогда от стыда, что русского боярина времен Московского царства царь мог наказывать телесно, и краснел от сравнений».

«Средневековая» и «феодальная» Русь

Наконец, решающую роль в формировании представлений о средневековой Руси сыграло развитие в историографии концепции феодализма. Применительно к русской истории она была обоснована в начале XX столетия Н. П. Павловым-Сильванским, а после революции 1917 г. и становления марксистской методологии в исторической науке была фактически возведена в статус непреложного догмата. Проблема генезиса феодализма на Руси надолго стала одним из главных направлений исторических исследований.

Начиная с 1930-х гг. в советской историографии использование термина «средневековая Русь» развивается наравне с использованием понятия «феодальная Русь». С точки зрения своего сущностного содержания они представлялись практически синонимами. И речь здесь шла, разумеется, уже не о возвышенном рыцарском Средневековье, а об эпохе феодального землевладения со свойственной ей системой общественно-экономических отношений.

При этом надо отметить, что наследуемый от предшествующей историографии термин «Древняя Русь» также сохранился в научном лексиконе, как и известное ранее понятие «Киевская Русь», которое получило широкое распространение благодаря попаданию в школьные учебники и выходу одноименной фундаментальной монографии Б. Д. Грекова. «Средневековая Русь» при этом стала отождествляться преимущественно с эпохой «феодальной раздробленности», наследовавшей Древней (Киевской) Руси.

Таким образом, начало более или менее устойчивого употребления понятия «Средневековая Русь» можно относить только к XX столетию. Что же касается конструирования образа русской древности в отечественной культуре, то он неоднократно переосмысливался в разные эпохи и испытывал на себе влияние не только представлений о западноевропейском Средневековье, но и античных канонов, и русского фольклора. Можно утверждать, что сформированный на сегодняшний день в историческом сознании образ Руси крайне многослоен и сочетает в себе самые разнообразные черты.