С 1 по 20 марта в Новом Манеже в Москве проходила выставка «100 раритетов российской государственности», приуроченная к вековому юбилею государственной архивной службы. Организаторы выставки — Федеральное архивное агентство и Государственный архив Российской Федерации — представили внушительную подборку уникальных исторических документов, охватывающих почти тысячелетний период. Редчайшие экспонаты были доступны публике неполных три недели, поэтому оценить масштаб проделанной работы смогли далеко не все. «Vox medii aevi» попросил сотрудницу архива, работавшую на выставке, и нескольких историков, посетивших выставку, поделиться впечатлениями об экспозиции и наиболее интересных раритетах.
Анастасия Богомазова,
Российский государственный архив древних актов:
Восхищение — это именно то чувство, которое я испытывала, находясь на выставке, и которое не покидало меня после нее. Она изумляет как по богатству содержания, так и по художественным решениям и красоте оформления выставочного пространства. На экспозиции представлены действительно уникальные документы: листы Остромирова Евангелия (из РНБ), Саввина книга, Лаврентьевская летопись, Русская Правда (в списке), Сказание о Борисе и Глебе, духовные Ивана Калиты и Дмитрия Донского, Житие Сергия Радонежского, судебники Ивана III и Ивана IV (в списках), Стоглав, Соборная грамота духовенства православной Восточной Церкви, утверждающая сан царя за Великим Князем Иоанном IV Васильевичем (из РГБ), Царский Титулярник и Соборное Уложение (свиток в серебряном позолоченном ковчеге), многие документы и предметы XVIII–XX вв. вплоть до наших дней из РГАДА, ГА РФ, РГАСПИ и других архивов, музеев и библиотек. Все — исключительно подлинники, многие из которых включены в Государственный реестр уникальных документов Архивного фонда Российской Федерации. Если первая часть экспозиции знакомит посетителей непосредственно с документами, то вторая рассказывает об истории архивного дела в России. Гости попадают сначала в приказную избу XVII в., затем в кабинет архивиста XIX в., знакомятся с историей архивов в XX–XXI в. Большинство документов до конца XVIII в., а также значительная часть документов по истории архивного дела представлены РГАДА.
Посетители проявили неподдельный интерес, задавали вопросы, связанные непосредственно с выставкой, а также с организацией архивного дела, правилами работы в архивах, поиском документов. Наши гости отмечали, что для них очень важно увидеть подлинники, именно подлинники, а не копии документов. На выставке были применены и современные технологии. Неизменный восторг детей и взрослых вызывала возможность полистать книгу, на которую проецируется изображение страниц Царского Титулярника или Описания свадьбы Михаила Федоровича и Евдокии Стрешневой. Выставку посетило очень много людей разных возрастов и занятий: школьники с учителями и самостоятельно, студенты, преподаватели, сотрудники архивов, музеев и библиотек со своими семьями; люди, чья жизнь связана с изучением истории и совершенно других интересов. Приятно, что выставку сделали бесплатной для всех. Огромное спасибо всем организаторам выставки и в первую очередь специалистам РГАДА Наталье Юрьевне Болотиной и Геннадию Радиковичу Якушкину за профессионализм и любовь к своему делу. Отдельное спасибо за доброе и внимательное отношение, за интерес, проявленный к документам, смотрителям выставки.
Александр Сидоров,
доктор исторических наук, Институт всеобщей истории РАН:
Когда выставку только анонсировали, было понятно, что на нее в Новой Манеж непременно надо идти. В самом деле, где еще в одном месте удастся увидеть сотню важнейших документов по истории российской государственности. Важнейших без всяких кавычек и оговорок. Недаром многие из этих текстов изучаются не только на истфаках университетов, но вообще в любом курсе истории, где бы он ни преподавался. Таковы, например, Соборное уложение, Табель о рангах, Манифест о вольности дворянства, «Русская правда» Пестеля, Манифест об отмене крепостного права, текст отречения Николая II, речь Молотова 22 июня 1941 г. и еще многое-многое другое.
Лично на меня самое большое впечатление произвел «указ» Емельяна Пугачева, датированный приблизительно 1773 или 1774 г. Предводитель мятежного крестьянского войска был неграмотным, как и абсолютное большинство его последователей. Поэтому свои «указы» он писал в буквальном смысле слова детскими каракулями, старательно выводя их строчка за строчкой, имитируя письмо. Пугачев говорил, что документ составлен «на латыни». Это был текст без текста. Но самое поразительное, что от этого он не становился менее значимым в глазах восставших. Для меня это пример подлинно сакрального документа, который показывал, какой ошеломляющей мистической мощью обладало письменное слово для непосвященных. Мощью, которая никуда не исчезала даже если вместо подлинного текста стояли лишь детские каракули. Наверняка нечто подобное существовало во многих других обществах, включая бесконечно любимое мной европейское Средневековье. Когда видишь такие документы, многое понимаешь про былые времена и царства.
Владимир Таубер,
кандидат исторических наук, Музеи Московского Кремля:
Выставка произвела на меня впечатление сродни встрече со старыми знакомыми: памятники, представленные здесь, хорошо известны не только каждому профессиональному историку, но и вообще любому человеку, изучавшему отечественную историю хотя бы в рамках школьной программы, и я постоянно ловил себя на мысли, что это же та самая грамота или тот самый указ. Удивительно, что при этом взгляд на оригиналы даже многократно изданных текстов подсказывает порой соображения, не приходившие до этого в голову. К примеру, я никогда раньше не обращал особенного внимания на преамбулу хрестоматийного манифеста императора Александра II о судебной реформе (1864), где говорится о проведении реформы ради установления «правды и милости» в судах, обещанных им в другом манифесте, изданном в 1856 г., вскоре после восшествия на престол. Это наглядное свидетельство того, сколь живучим оказывается представление о монархе как вершителе правосудия, происходящее из седой древности, а похожие отсылки к «инаугурационным» обещаниям нередки в «ритуалах» современной политической жизни.
Помимо «парадных» документов, на выставке были представлены многочисленные и разнообразные тексты, сохранившие правки их авторов, позволяющие задуматься, каким образом они обрели окончательный и знакомый нам вид, — речь В. И. Молотова о начале войны, указ о создании ГКО и другие. Было интересно взглянуть и на автограф И. В. Курчатова, писавшего официальные документы о первых ядерных испытаниях в СССР от руки из соображений секретности.
Вторая часть экспозиции, посвященная истории архивного дела в России с XVII в., кажется, привлекла меньшее внимание посетителей, однако тоже оказалась весьма любопытной. Экспонаты, представлявшие жизнь архивов прошлых эпох, вызывали невольные ассоциации с собственным опытом работы в архиве. Пожалуй, этот раздел был бы интереснее для широкой публики, если бы современная жизнь российских архивов была представлена не только законодательными актами и инфографикой с «количественными» показателями. В общем, остается только поблагодарить всех организаторов выставки и посетовать, что она оказалась столько непродолжительной.
Ольга Окунева,
кандидат исторических наук, доктор университета Париж-Сорбонна, Институт всеобщей истории РАН:
Первое, что хотелось бы сказать, — несколько слов о безусловной значимости подобных выставок. Увидеть своими глазами то, что ты на все лады склоняешь в школе или в институте — это установить новое, личное, основанное на непосредственном восприятии отношение к документу, за которым еще и что-то стоит. Та публика, за которой наблюдала я (в воскресенье 18 марта), с энтузиазмом встречалась с вещами, о которых писались курсовые и доклады, азартно пыталась читать «полуустав, переходящий в скоропись» (и иногда даже преуспевала), с удовольствием и полным осознанием дела фотографировалась на фоне ковчежцев и ларцов (согласитесь, что селфи на фоне сундучка со свитком Соборного уложения — это круто, но именно для тех, кто понимает). Оказалось, что таких понимающих намного больше, чем я думала[1]. Тот факт, что выставка архивных документов внезапно стала модным событием (как модными являются выставка Малевича на ВДНХ или гастроль Рафаэля в ГМИИ), ничуть, на мой взгляд, не умалил достоинства этих самых архивных раритетов.
Большим разочарованием стало такое короткое время работы выставки. Вообще же то, что было представлено в первом зале Нового Манежа (собственно, те самые сто раритетов государственности), — это готовая экспозиция постоянного музея. Во Франции при Национальном архиве существует музей истории Франции, где в копиях на всеобщее и постоянное обозрение выставлены именно самые значимые для истории страны архивные документы, и нет никаких причин не сделать то же в России (потратив на это хотя бы часть тех громадных сил и средств, которые шли и идут на прокат тенденциозных «Рюриковичей», «Романовых», а теперь и «Россия. Моя история»).
Наиболее впечатлившие экспонаты? Перебирая воспоминания, выделю три группы. Первая — то, что связано с нынешним профессиональным интересом (хотя я и занимаюсь изучением истории Франции и Нового Света в XVI–XVII вв., т.е. формально совсем не русист, в настоящий момент у меня «в оперативной разработке» несколько документов из ГАРФа и РГАДА от 1615 и от 1717–1721 гг.; было важно и интересно увидеть выставлявшиеся современные им документы — с точки зрения почерка, формы, общего вида).
Вторая — вызвавшие эмоциональный отклик «приветы» из весьма далекого (или не слишком далекого) прошлого: скажем, я нежно люблю Звенигород и рада была увидеть его упоминание в духовной грамоте Ивана Калиты; или, например, документ 1935 г. о вводе в строй на московских заводах мартеновских печей за подписью Орджоникидзе — но ровно накануне я проезжала мимо находящегося недалеко от моего дома завода «Серп и молот», фигурировавшего в документе и отданного сейчас под застройку, а еще два дня назад была в клубе, устроенном, среди прочего, на территории бывшего станкостроительного завода имени Орджоникидзе: sic transit gloria советской индустриализации.
Третья группа экспонатов — такие документы, которые показывали бы движение мысли их авторов, но при этом знакомые именно в окончательном виде; не то, чтобы черновики (для того, чтобы «заговорил» черновик, нужны слишком обширные и специальные знания), а более простые для восприятия редакторские правки. Поэтому в этой группе оказались весьма далекие хронологически друг от друга исправления патриарха Филарета в документе с официальной версией событий Смуты; предназначенный для издателя переписанный набело экземпляр «Государства и революции» Ленина (с пометками о том, где типографски расположить начало главы и последними вставками); написанный простым карандашом черновик обращения Молотова 22 июня 1941 г. (особенно в сравнении с этим же обращением, прозвучавшим по радио, — на выставке его воспроизводили нон-стоп). Именно с точки зрения движения мысли наименее интересными документами для меня были парадные экземпляры конституций и т.п., любопытные разве что автографами.
Наконец, вне всяких категорий проходит в моем личном рейтинге документ Емельяна Пугачева: имитация рескрипта или указа с расположенной по центру шапкой, корпусом текста, отстоящим блоком титулов и подписей — почти совсем как настоящая бумага, только вместо букв покрытая ровными круглыми скобочками (Пугачев был неграмотным). Чудесная имитация формы с возможностью вообразить (ибо оно в строгом значении слова не записано) любое содержание.
Последние замечания относятся к другим залам выставки. Все так увлеклись сотней раритетов российской государственности, что забыли о наличии залов, посвященных организации архивного дела в России. Разумеется, вещь это во многом специфическая, но не менее интересная. Чего стоят хотя бы разрешения камер-юнкеру А. С. Пушкину работать в архивах (все же помнят, что «Историю пугачевского бунта» он предполагал писать именно по документам) или прошение Л. Н. Толстого на допуск в архивы, скромно и со вкусом подписанное «граф Лев Николаевич Толстой» и похожее больше на уведомление, чем на просьбу, — все мы, ныне действующие историки или учившиеся на исторических факультетах, оформляли себе отношение в архив или получали допуск. Или вот афиша 1920-х гг. о публичных курсах по архивовéдению и архивоведéнию — именно так, с типографским ударением на разных слогах: сочетание стремления к общедоступности и открытости знания с довольно закрытым по своей специфике архивным делом. Охранная грамота бывшему архиву Министерства юстиции от 1918 г., выданная Комиссией по охране памятников и художественных сокровищ при Московском совете рабочих и солдатских депутатов. Фотографии из Ленинграда начала 1940-х гг. — самоотверженная эвакуация документов из разбомбленных зданий. Служение архиву, как бы пафосно это ни звучало…
Ну и для оттенения этих высоких материй — похвальное слово об общем оформлении залов в виде полок с рядами архивных папок с делами: имитация из фанеры, радующая приятным древесным запахом и большим количеством подлинных на вид этикеток «ЦГАОР СССР» и «ЦГАОР СССР — фонд № 102» — боже мой, сколько же их в свое время напечатали, хватит не на одну выставку…
Петр Мазаев,
Лаборатория культурных проектов, школа «Летово», Отделение теории и истории мировой культуры школы №1505 «Преображенская»
Первое, что бросилось в глаза на выставке — это громадное количество учеников из «хороших школ», пришедших самостоятельно или в составе больших групп. Они перемещались по залам чаще без экскурсии, у каждой витрины восхищенно перешептываясь, смеясь курьезам, вчитываясь в документы, перемешивались, знакомились, показывали пальцами на известных историков, чьи лекции они видели на Арзамасе, ПостНауке, кого читали когда-то на семинарах, иногда скромно подходили что-то спрашивать. Ученые себя вели по-разному, но в целом скорее были удивлены вниманием ребят, довольно потирали галстуки. Ближе к вечеру подтянулись и выпускники-студенты — около выхода из Нового Манежа стали формироваться курящие и некурящие кружки, старшеклассников, студентов, преподавателей, коллег-музейщиков, создавалось ощущение, которого так не хватает — сообщества, корпорации, как говорила Ольга Игоревна Варьяш.
Сокращенные сроки выставки дали возможность всем этим людям оказаться вместе в одном пространстве — похожие вещи происходили на выставке про Первую мировую в августе-сентябре 2014 г., кстати, там же в «Новом Манеже», или на лекции К. Гинзбурга в Вышке. Для исторического сообщества — это важный момент, это шанс посмотреть на несколько поколений самих себя. Угадать вот в том восторженном юноше, «зависшем» перед пугачевскими каракулями (да-да у меня это тоже один из ключевых объектов выставки!), своего школьного товарища, а в поведении этого молодого педагога заметить знакомые интонации (и шутки!) своих истфаковских профессоров.
В отличие от исторического блокбастера выставок «Моя история» большого Манежа, частично съехавших на ВДНХ, а частично гастролирующих по России, это очень специальная история. Сюда не пойдут толпы, здесь нет уже привычного edutainment’а (небольшие попытки что-то сделать с проекциями — откровенно провалились), а потому отсекаются очень многие «лишние» люди. Каждый экспонат и эпоха автоматически создают свой кружок по интересам — это мешает движению остальных посетителей, но зато ты слышишь их разговоры — а они здесь тоже очень интересны. Где-то молодая архивистка из РГГУ помогает школьникам разобрать вязь, а где-то студент спорит с пожилой преподавательницей по поводу завещания Александра I. Выставка превращается в перформанс или хэппенинг, где кроме подписей на стекле и самого объекта постоянно присутствует чье-то обсуждение — не думаю, что этот эффект был достигнут сознательно.
Конечно, ученики жалуются, что предметы за стеклом, что ты не видишь их в действии. Вот бы развернуть Соборное Уложение, вот бы полистать Наказ Екатерины II, вот бы поближе рассмотреть Польскую конституцию! Архивам пора брать пример с музеев — создавать и продвигать открытое хранение, знакомить с архивистами, проводить занятия по палеографии и археологии на подлинниках. Азарт и скорость мотивированного школьника в освоении таких вещей гораздо больше, чем даже у бакалавра, магистра, аспиранта, у них трепет дольше не проходит. Потому что ощущение сопричастности со взрослым делом, встроенности в сообщество — это одна из главных потребностей подростка. В конце концов, если они могут «копать» и через это становиться потом почти профессиональными археологами, почему они не могут помогать в разборе и издании архивных документов и тем самым составлять основу того самого архивного сообщества, на отсутствие которого так часто жалуются историки!
[1] См. хэштеги #новыйманеж и #100раритетовроссийскойгосударственности в Instagram — прим. редакции «Vox medii aevi»
Фотографии и видео с открытия выставки на сайте rusarchives.ru
__________________________________________________