6-8 сентября 2021 года в Москве состоялась международная конференция, посвященная переводам в средние века и специфике работы современных медиевистов над переводами древних текстов. Ее провели отдел Западноевропейского Средневековья и раннего Нового времени ИВИ РАН и Научно-учебная лаборатория медиевистических исследований НИУ ВШЭ. Vox medii aevi публикует репортаж Максима Шкиля.
Table of Contents
Программа конференции на сайте ИВИ
Первый день конференции
Со вступительным словом выступил Павел Юрьевич Уваров (ИВИ РАН). «Неважно, занимается историк Ассирией, средневековой Францией или сталинской эпохой, потому что у каждой эпохи свой язык, уже нам непонятный, который необходимо переводить», — отметил медиевист. Историк, в представлении профессора — это шаман, являющийся посредником между двумя мирами, и среди главных его проблем — интерпретация понимания древних текстов и объяснение их своим современникам. В таком случае любой учебник, статья или же книга — это перевод с одного языка культуры на другой, уже понятный современникам историка. При этом проблема перевода вечна, так как люди прошлого тоже были переводчиками. Им приходилось сталкиваться с неизвестными словами и понятиями на рынке, в церкви и других местах.
Среди прочего, П. Ю. Уваров выделил профессиональный перевод, то есть деятельность по интерпретации текста, написанного на одном языке, и создание нового эквивалента на переводящем языке. Важно получить одинаковые смыслы при переводе, исходя из таких важных элементов, как контекст, структура, уровни языка и др. Выступление профессора завершилось риторическим вопросом, который во многом очерчивает контуры всей конференции: «как достичь точности и прозрачности перевода?».
Со следующим докладом выступил Александр Иванович Сидоров (ИВИ РАН). Он поставил вопрос о том, зачем историки занимаются научными переводами. Исследователь представил обзор истории переводов в российской медиевистике за последние двести лет и выявил интересную динамику. Оказалось, что историки XIX–XX вв. редко переводили источники. С начала 1950-х и до конца 1980-х гг. ситуация с переводами начала налаживаться: это связано в первую очередь с появлением учебников и учебных пособий по изучению древних языков. Рост количества переводов, наблюдаемый с конца 1990-х, связан с ростом количества научных школ и исследователей. А. И. Сидоров объясняет это тем, что переводы позволяют оставаться в профессии, не выбирая сторону, не присоединяясь ни к какому узкому направлению, а, напротив, расширяя аудиторию.
Ольга Владимировна Дмитриева (МГУ) в своём докладе рассказала о необычайной развитости переводческой деятельности в Елизаветинской Англии, осуществлявшейся во многом благодаря высокопоставленным дворянам, которые не только сами упражнялись в переводах, но и покровительствовали переводчикам из низших сословий. Медиевистка подчеркнула, что в XVI в. многие дворяне имели возможность читать латинские рукописи в оригинале после окончания грамматических школ, где в программу входили такие античные авторы как Цезарь, Овидий, Вергилий, Светоний, Плутарх, Плавт и др. К примеру, королева Елизавета всю свою жизнь упражнялась в переводах античных авторов.
Среди сохранившихся переводов О. В. Дмитриева отмечает «внешкольные» речи Цицерона, полный перевод трактата Боэция «Об утешении философии», перевод «Искусства поэзии» Горация и др. Чтение и критический разбор латинских текстов при переводе позволяли королеве одновременно поддерживать свои навыки оратора, размышлять об искусстве управления и о позиции государя. Также, она нередко дарила самые удачные из своих переводов в виде парадных копий. Среди дворян, которые покровительствовали переводчикам, исследовательница особенно выделяет графа Лестера, Роберта Дадли. Он был центром научного общения и собрал множество переводчиков вокруг себя. В первую очередь можно говорить о сохранении и трансляции античного наследия вместе с республиканскими и гражданскими ценностями при помощи сетей патронажа. О. В. Дмитриева предлагает детально изучить деятельность английских патронов и их переводчиков в раннее Новое время, чтобы выяснить, над какими трудами работали переводчики и почему, а также какой стратегии они придерживались.
Владимир Александрович Ведюшкин (ИВИ РАН) начал своё выступление с характерного примера: в конце XV в. гуманист Антонио де Небриха дарит королеве Изабелле «грамматику испанского языка». Его дар политически обоснован, потому что в издании от 1481 г. он пишет: «язык всегда сопровождал империю, поэтому они вместе росли и процветали, а затем — вместе гибли». Медиевист считает, что эти слова Антонио де Небрихи о языке можно отнести и к переводам с одного языка на другой, поскольку переводческая деятельность транслирует характерные черты государства. В. А. Ведюшкин приводит сведения, согласно которым на латинском языке свободно читали в Испании, хотя потребность в переводах всё равно ощущалась. Всё потому, что в состав испанской монархии входили Нидерланды и значительная часть Италии, поэтому переводы на эти языки и с них были внутренним делом монархии.
Отдельное место среди испанских переводов занимают античные авторы (всего их было переведено около 40) и деятели эпохи Возрождения (Петрарка, Боккаччо и др.). Помимо художественной литературы, переводили таких авторов как Пий II, Павел Иовий, Джованни Боттеро и др. Для испанской культуры этого времени характерно равновесие итальянского и нидерландского влияний. Если по количеству переведенных авторов Италия лидировала, то в плане силы влияния какого-то одного автора вне конкуренции были переводы Эразма Роттердамского. Интерес к Эразму рассматривается как имперский проект. Перевод книги «Руководство христианского рыцаря» («Enchiridion militis christiani») широко распространился по всей Испании, во многом благодаря переводчику, который значительно адаптировал памятник и приспособил его для широкой аудитории. В. А. Ведюшкин отмечает и другую сторону проблемы: язык не только служил империи, но и зачастую был против нее. «Донесения» («Relaciones») изгнанного Антонио Переса вместе с «Апологией», написанной Вильгельмом Оранским в 1580 году, в значительной степени ответственны за Черную легенду (пропаганда Габсбургов как противников реформации), которая выросла вокруг Филиппа II.
Секция «Языки культуры и проблемы понимания: переводя “другого”»
Секция «Языки культуры и проблемы понимания: переводя “другого”» началась с доклада Анастасии Сергеевны Ануфриевой (МГУ). Она рассказала о специфике перевода трудов Лиутпранда Кремонского. Медиевистка проанализировала указания, рассыпанные по текстам сочинений Лиутпранда, и реконструировала его взгляд на перевод и правила, которых тот придерживался в этом ремесле. Также она задалась вопросом, в какой мере взгляды этого автора на передачу речи на ином языке могут быть полезны современным переводчикам творений самого Лиутпранда. Прославленный историограф и царедворец, Лиутпранд Кремонский был хорошо знаком с ремеслом переводчика: вероятно, эту роль ему довелось исполнять при германском государе Оттоне I во Втором Итальянском походе, как в ходе устных переговоров, так и при составлении письменных посланий; вести иноязычный диалог ему доводилось и в ходе посольств в Византию. В сочинениях Лиутпранда содержатся любопытные примеры взаимодействий в смешанном языковом пространстве; к числу излюбленных приёмов этого автора относится пояснение этимологий иноязычных слов и их правильной передачи на латыни. Проблемы перевода и — шире — интерпретации иноязычной речи явно занимали Лиутпранда-стилиста. А. С. Ануфриева заострила внимание на разных измерениях переводческого ремесла у Лиутпранда (ученое толкование иноязычных слов, устный перевод при политических и дипломатических контактах, многоязычие в разных бытовых ситуациях) и на постоянном переключении между разными регистрами иноязычия. Это и многое другое важно учитывать современным переводчикам Лиутпранда.
Со следующим докладом выступил Александр Витальевич Русанов (НИУ ВШЭ). Он рассказал о «Хронике короля дона Педру» за авторством Фернандо Лопеша (ум. ок. 1459). Речь идёт о средневековом португальском историке и хранителе архива Торре-ду-Томбе. Его хроники посвящены правлению Педру I (правил в 1357–1367) и Фернанду I (1367–1383), и Жуана I (1385–1433). А. В. Русанов показал, как в работе упомянутого хрониста сочетаются сразу несколько практик (компиляторская и переводческая) и как логика его решений в каждом случае подчинена политическим задачам его хроники. Исследователь проанализировал стратегии перевода, компиляции и парафраза в «Хронике короля дона Педру», большая часть которой (в частности, 25–41 главы) основана на «Хронике Педро, короля Кастилии», несколькими десятилетиями ранее созданной Педро Лопесом де Айалой, современником и очевидцем описываемых событий середины XIV в. Однако, согласно А. В. Русанову, эти главы, посвященные как гражданской войне в Кастилии, так и ряду португальских событий (например, ставшей впоследствии знаменитой трагической истории Инес де Кастро) не являются простым переводом с кастильского на португальский. Лопеш не только компилирует, сокращает или дополняет (как в случае истории Инес) Айалу в деталях, но и иначе расставляет ключевые акценты, конструируя образы королей. И португальский, и кастильский монархи носили два прозвища: «Справедливый» и «Жестокий». Однако у Лопеша португальский король — исключительно Педру Справедливый, а кастильский — только Педро Жестокий. Именно из-за этого противопоставления большие фрагменты кастильской хроники, переведенные на португальский, зачастую получают новое значение.
Секция продолжилась докладом Ольги Владимировны Окуневой (ИВИ РАН). Она рассказала о реалиях Нового Света и Бразилии, о том, как французские авторы присваивали съедобным и несъедобным вещам названия и описывали их. Медиевистка показала, как французские путешественники пытались познать языковые реалии Нового Света, а также перевести индейские слова на свой собственный язык. К примеру, Николя Доре в своих трудах описал свои предположения насчет ананаса как родственника артишока. Он сварил ананас только потому, что именно так в его время поступали с артишоком. Особое место в докладе занимал рассказ о присвоении табака. О. В. Окунева рассказала о путешественнике Андре Тэле, который назвал табак в честь своего родного города: ангулемской травой. Табак также называли королевской травой или екатерининской, потому что Екатерина Медичи предпочитала лечить табаком мигрень, благодаря Жану Нико. При этом индейское слово «pete», обозначающее табак, Андре Тэле яростно отвергал. Таким образом, подобные кейсы позволяют углубиться в понимание феномена столкновения колонизаторов с новыми ещё не подчиненными им реалиями. Разобранные в докладе случаи в сущности обрисовывают общие настроения путешественников из Старого Света.
Дмитрий Владимирович Самотовинский (ИГХТУ) рассказал о деятельности французского гуманиста XVI в. Луи Ле Руа и, в частности, о ценности и значении переводов древнегреческих авторов на национальный язык. Медиевист начал с исторического контекста, рассказав о рассвете эллинистики и изучения древнегреческого языка в XVI в. во Франции. В первую очередь, Д. В. Самотовинский отметил, что это был рассвет комментированных переводов древнегреческих текстов на латинский язык. Появились переводы Ксенофонта, Аристотеля, Гомера, Плутарха, Гиппократа и др. Через изучение латинского и древнегреческого языков французские гуманисты способствовали «украшению» и развитию французского языка. Так, в XVI в. Луи Ле Руа считался самым продуктивным переводчиком во Франции. Именно для этих целей гуманист систематически переводил этические и политические трактаты Платона и Аристотеля. Однако Луи Ле Руа не идеализировал древнегреческих ученых: он понимал, что знания Платона и Аристотеля сильно устарели. Таким образом, по словам докладчика, социальная значимость в переводах Луи Ле Руа заключалась в переложении древнегреческого политического и этического опыта на французское общество таким путём, чтобы оно отвечало нуждам современности.
Маргарита Анатольевна Корзо (ИВИ РАН) поведала о проблеме переводческой деятельности и идентичности на примере православных и униатов Речи Посполитой первой половины XVII в. В центр ее доклада был поставлен вопрос «Почему возникла необходимость в религиозных переводах и зачем православные деятели переводили католические и протестантские тексты?» Медиевистка начала доклад с рассказа об историческом контексте: об итогах Реформации и католической реформы, ставших для православных деятелей Речи Посполитой большим вызовом. В скором времени выявилась нехватка агиографических сочинений, а также учебных пособий для исповедников и духовенства в широком смысле, как и других религиозных текстов, которые можно было бы противопоставить католическим или протестантским, чтобы наставлять на православие на польском и церковнославянском языках. Именно поэтому православные Речи Посполитой начинают заимствовать религиозные тексты у протестантов и католиков. Это стало возможным благодаря общему корпусу древних религиозных текстов, использовавшемуся для поддержания конфессиональной идентичности. Говоря о трудностях, с которыми столкнулись православные переводчики, М. А. Корзо отметила необходимость не просто переводить тексты, но адаптировать их под конфессиональный язык. Так, католические и протестантские термины и понятия переводились и адаптировались под православные реалии. Главная особенность, которая позволяет выделять перевод религиозного текста «с католического или протестантского на православный», заключается в схоластическом стиле организации текста по пунктам. В настоящее время перевод и комментирование подобных текстов является актуальной задачей для всего научного сообщества, потому что эти произведения позволяют (в первую очередь — на семантическом и лингвистическом уровнях) понять постреформационный контекст.
Со следующим докладом выступила Анна Вячеславовна Стогова (ИВИ РАН). Медиевистка рассказала про травелог Самюэля Сорбьера в контексте его трёх «не-совсем-переводов». Сорбьер создал этот документ после путешествия в Англию в 1663 г. Через три недели после публикации книги в Англии вышел арест (запрет) на неё по инициативе «оскорбленной английской стороны», а французского писателя решено было депортировать. Не удивительно, что запрет книги пробудил интерес к ней со стороны английских читателей; поэтому, чтобы заполнить возникшую лакуну, начали появляться реакции на травелог в виде эссе с цитатами из книги. Первую реакцию опубликовал Томас Спрэт; она представляла собой полемический трактат с пересказом книги С. Сорбьера и отдельными фрагментами перефразированных цитат. Согласно А. В. Стоговой, главная цель трактата Т. Спрэта — раскритиковать книгу французского путешественника и уверить салонную английскую публику в несправедливости всех его суждений об Англии и её жителях. Следующий перевод вышел только через 34 года после публикации травелога под названием «Путешествие в Лондон в 1698 г. Сорбьером…»; его автором стал Уильям Кинг. Медиевистка отметила, что этот псевдо-перевод пользовался популярностью только в конце XVII в. В них англичане вживаются в роль «другого» и описывают свою культуру как бы со стороны. Поэтому У. Кинг не переводил Сорбьера в привычном смысле, а подражал тексту француза. Реакцией на перевод У. Кинга можно назвать полноценный перевод оригинального сочинения С. Сорбьера анонимом в 1709 г. Правда, как отмечает А. В. Стогова, в новый перевод были добавлены цитаты из сочинения Т. Спрэта. И третий перевод на самом деле не знакомил читателей с оригиналом, а, напротив, хотел убедить, что критика Спрэта объективна и не дискредитирует слова английского писателя. Таким образом, специфика трёх переводов в первую очередь проливает свет на культурные особенности английского салонного и высшего общества.
После кофе-брейка с докладом выступила Елена Александровна Мельникова (ИВИ РАН). Она рассказала о переводе с точки зрения культурного трансфера на примере переложения библейских сюжетов на язык англо-саксонского героического эпоса. В рамках выступления медиевистка рассмотрела древнеанглийскую поэму «Andreas», по сюжету которой святой Андрей освобождает апостола Матфея от племени людоедов. Е. А. Мельникова проиллюстрировала фрагментами из текста то, как библейский сюжет прерывается вставками, характерными в первую очередь для древнеанглийской поэзии: путешествие святого Андрея на корабле в сильную бурю (с точки зрения докладчицы, это лучшее описание плавания на корабле в древнеанглийской поэзии). При этом переходы библейского в древнеанглийское сливаются в «однородное целое», не нарушая органичность эпоса. По мнению исследовательницы, отличным примером также можно назвать описание того, как в древнеанглийской поэме сатана надевает доспехи, так как это важный элемент героического эпоса. Другой элемент связан с поэмой «Исход», где на древнеанглийской эпос переложены 13 и 14 главы одноименной библейской книги. Он представлен сражением с полчищами фараона, которые занимают 400 строк из 589, то есть 2/3 поэмы. Однако, по словам Е. А. Мельниковой, переложение библейских сюжетов нельзя назвать дословным переводом: это перевод из одной культурной традиции в другую со всеми характерными чертами, присущими англо-саксонскому героическому эпосу. Дальнейший анализ англо-саксонских произведений поможет понять основные элементы этого эпоса, а также принципы переложения библейских сюжетов на другие культурные реалии.
Юлия Евгеньевна Вершинина (ННГУ им. Н.И. Лобачевского) продолжила разговор об англо-саксонских сюжетах. В докладе она проанализировала способы перевода латинских понятий «caritas», «dilectio», «affectus» и «amor» на древнеанглийский язык в «Церковной истории народа англов» Беды Достопочтенного. Докладчица привела график, где можно увидеть, что «amor» используется Бедой чаще всего, а затем идут «caritas», «dilectio» и «affectus» соответственно. При этом бенедиктинский монах не поясняет, что он понимает под этими концептами, как бы предполагая, что аудитория сама считает значения понятий. Ю. Е. Вершинина делает свои предположения о смысле концептов на основании того, как понятия осмыслялись в классической латыни. С ее точки зрения, под «amor» Беда скорее всего понимал любовь как привязанность одного человека к другому, склонность к занятиям, профессиям, а также, в случае церковной истории, — любовь к Богу, христианскому учению и небесному царству, а концепт «caritas» позволял ему передать свою сильную любовь к Богу. Понятие «affectus» представляется в трудах Беды как необычный характер любви, выражающейся в около-метафизической привязанности одного человека к другому. Наконец, «dilectio» для Беды Достопочтенного — это духовная любовь и милосердие. Что касается древнеанглийского перевода «Церковной истории», то в ней представлено только одно понятие, которое заменяет сразу четыре латинских — это «lufu». При этом к неизменному во всех случаях существительному примыкают разные в смысловом диапазоне прилагательные такие как «soðre» («истинная»), «godes» («божественная») и др. Авторство, обстоятельства и место создания древнеанглийского перевода неизвестны, что осложняет понимание принципов переложения концептов с одних культурных реалий на другие. Дальнейшее семантическое, лингвистическое и палеографическое изучение древнеанглийского памятника помогут пролить свет на принципы перевода и отбора слов.
Станислав Григорьевич Мереминский (ИВИ РАН) рассказал о древнеанглийских исторических текстах и их переводах в континентальной Европе «долгого XII века». С. Г. Мереминский начал выступление с описания особенностей появления древнеанглийского языка. Сам язык никогда не был «вещью в себе»: в Англии он произошел из рунического письма и развился благодаря героическим поэмам, переводам, законодательным, учебным и другим текстам. Докладчик переосмыслил влияние древнеанглийских текстов на средневековую Европу. Во-первых, медиевист упомянул сборник «Liber floridus» (первая четверть XII века), написанный монахом Ламбертом, который собрал свой материал из таких источников, как «Этимологии» Исидора Севильского, «История бриттов», приписанная автором Беде Достопочтенному (но, вероятно, написанная валлийским историком Неннием) и «Хроника крестового похода» Бартольфа Нангиского. Сам источник представляет из себя одну из первых энциклопедий классического средневековья, в которую входят множество фрагментов из разных средневековых трудов на библейские, астрономические, географические, философские и естественнонаучные темы. Как оказалось, один из разделов про историю бриттов был скомпилирован из двух источников: уже упоминавшейся выше «Истории бриттов», а также англосаксонской хроники из Кентербери. Согласно докладчику, сравнение фрагментов из хроники с их латинскими аналогами в «Liber Floridus» показало, что Ламберт работал с древнеанглийскими текстами: он «сжимал» несколько крупных непоследовательных статей в одну, а также иногда совершал грамматические ошибки при переводе топонимов на латинский язык. Во-вторых, на древнеанглийский язык также повлияла поэма «Les empereors de Rome» (начало XIII в.). В сочинении, написанном Калэндре (возможно, псевдоним) на старофранцузском, на первый план выходит преемственность между историей троянцев, бриттов и римлян. В ней можно обнаружить типичную формулу легитимации бриттов как потомков троянцев и римлян. Докладчик вспомнил Галию Миллард, которая в 1957 г. доказала, что составитель поэмы пользовался не латинским переводом, а древнеанглийским оригиналом. Сама же рукопись была скопирована в подарок византийскому императору Мануилу. С. Г. Мереминский предполагает, что поэма на древнеанглийском могла попасть в Византию, где её перевели на латынь, и уже латинская версия каким-то образом проникла во Францию. Таким образом, это позволяет говорит о том, традиция переводов древнеанглийских исторических текстов в континентальной Европе «долгого XII в.» не ограничивается латинской традицией перевода.
Со следующим докладом выступил Владимир Михайлович Тюленев (Ивановский Государственный Университет). В центр его выступления был поставлен следующий вопрос: «Что важнее для читателя средневекового исторического нарратива: текст или контекст?». Чтобы ответить на него, историк проанализировал перевод «Истории лангобардов» Павла Диакона, выполненный в 2008 г. Юлием Берковичем Циркиным. В ходе изучения перевода В. М. Тюленев нашел множество расхождений с оригиналом, которыми и поделился. В первую очередь, расхождения заключались в отсутствии перевода (и включения в перевод) поэтических отрывков. Эти поэтические фрагменты были составлены как самим Павлом Диаконом, так и анонимными авторами. Почему эти отрывки важны? Историк считает, что эта позиция с одной стороны отражает увлеченность Павла Диакона поэзией, а с другой — показывает степень его погружённости в поэтический язык языческой и христианской поздней античности и демонстрирует особенности личности самого бенедиктинского писателя. В. М. Тюленев напоминает, что Павел Диакон написал поэму о жизни Бенедикта Нурсийского, где можно выделить две основные идеи. Первая отсылает к Юстиниану Великому и его завоеванию Италии. При этом Павел Дьякон поддерживает его образ учёного законодателя и справедливого императора. Вторая идея заключается в интересе к Бенедикту, связанном с реформами Карла Великого в отношении монархии и образования. Помимо этого, Павел Диакон приводит анонимную эпитафию, идея которой сводится к тому, что варварам удалось обрести новую родину благодаря обращению в христианскую веру. Таким образом В. М. Тюленева продемонстрировал, что упущенные Ю. Б. Циркиным поэтические вставки представляют значительную ценность, поскольку способны пролить свет на описываемую эпоху и личность Павла Диакона.
В ходе дискуссии, последовавшей за докладами, Валентин Леонидович Портных (НГУ) со свойственной ему прямотой предложил задаться вопросом «нужно ли переводить?». Дореволюционные ученые не переводили источники, поскольку владели большим комплексом древних языков, что отличало их от многих современных специалистов.
Александр Владимирович Марей (НИУ ВШЭ) не согласился с таким мнением. С его точки зрения, перевод необходим по двум причинам: во-первых, из-за того, что образование стало массовым, древние языки сегодня действительно знают немногие (но те, кто знает, не уступил бы классикам XIX в.); но знакомиться с античными и средневековыми памятниками нужно не только тем, кто освоил латынь и греческий. Поэтому переводы необходимы как дидактический инструмент. Во-вторых, перевод полезен и тому, кто над ним работает, потому что позволяет погрузиться в текст, предпринять полный критический разбор источника, не пропуская ни одного значимого места. Марина Владимировна Винокурова (ИВИ РАН) согласилась с А. В. Мареем и продолжила его мысль словами П. Ю. Уварова: «каждый историк является переводчиком». При этом ключевым элементом работы каждого переводчика выступает контекст, который отыскивается между строк. Его точное перенесение в перевод — это первостепенное дело, потому что каждый историк ещё и «переинтерпретатор».
Секция «Перевод и дипломатия»
Алёна Александровна Любая (Республиканский институт высшей школы, Минск, Беларусь) открыла секцию «Переводы и дипломатия» докладом о текстологических аспектах и политическом контексте деятельности татарских толмачей и писарей в Канцелярии великих князей литовских во второй половине XV–XVI вв. На протяжении как минимум ста пятидесяти лет с середины XV и до конца XVI веков в Канцелярии великих князей литовских существовал значительный штат переводчиков, толмачей, которые занимались в основном устным синхронным переводом речей послов из Крымского ханства, Большой Орды и от ногаев, и писарей, которые переводили соответствующую дипломатическую корреспонденцию. В историографии сложилось мнение, что эти должности, как и некоторые другие, были установлены исключительно с репрезентативными целями и не имели практического значения. А. А. Любая настаивает, что этот тезис не соответствует реальности. Татарские толмачи и писари переводили большое количество письменных документов и действительно сопровождали поток посольств. В основном штат «татарского отдела» состоял из иммигрантов во втором или третьем поколении татарского, реже армянского, происхождения, которым государство в лице канцлера и великого князя литовского оказывало вынужденное доверие. В их работе возникало немало трудностей профессионального характера: необходимость точной передачи тонкостей дипломатического языка, перевод дат, смена культурных кодов внутри текста, когда в языке перевода не было соответствующих понятий. Также возникало много проблем политического плана: например, гнев одного из венценосных собеседников или банальная возможность быть убитым в процессе выполнения обязанностей.
Владимир Владимирович Шишкин (Северо-Западный институт РАНХиГС) рассказал о русско-французской дипломатической переписке XVI в. и её переводчиках. Медиевист поднял вопрос об организации переводов и языках дипломатической корреспонденции между русскими и французскими монархами эпохи Ренессанса, которую он изучал с опорой на тексты сохранившихся писем, реконструируя процесс их создания. Особое внимание В. В. Шишкин уделил формулярам писем в Россию и их сравнению с формулярами посланий в иные страны. Также докладчик высказал свои гипотезы о первых французских переводчиках при московском дворе.
В докладе Екатерины Геннадьевны Домниной (МГУ) была рассмотрена деятельность английского дипломата Томмазо Спинелли. Прежде всего, исследовательница обратилась к проблеме перевода и интерпретации дипломатической корреспонденции эпохи Возрождения. Томмазо ди Гаспаро Спинелли (1471–1522) был одним из многочисленных итальянцев на службе европейских государей в период Итальянских войн. Будучи выходцем из знатной, но обедневшей флорентийской семьи, он провел большую часть своей жизни вдали от родины, представляя интересы сначала Генриха VII Тюдора (1485-1509), а затем и его сына, Генриха VIII (1509-1547), преимущественно при дворах Габсбургов. Опираясь на свои семейные и деловые связи по всей Европе, Спинелли, владевший несколькими иностранными языками, был одним из наиболее надежных информаторов английских королей в международных делах до начала Английской реформации. Корреспонденция Спинелли, насчитывающая порядка тысячи писем официального и частного характера, позволяет не только получить сведения о миссиях, в которых он принимал участие, но и увидеть «кухню» его повседневной работы в качестве дипломата. Отдельная проблема, которую выделяет Е. Г. Домнина — многоязычный характер его корреспонденции (корпус составляют письма на итальянском, английском, французском и латинском языках); причем подчас Спинелли смешивал нескольких языков внутри одного письма, что особенно сложно передать при переводе. Также немаловажным остается вопрос о том, кто занимал должность секретаря при Спинелли, и каков был их вклад в перевод его писем с одного языка на другой.
Михаил Петрович Беляев (Российский университет кооперации, Мытищи) выступил с докладом о проблемах перевода на Вестфальском мирном конгрессе. В этом конгрессе приняли участие 109 делегаций, представляющих 16 европейских государств и 140 имперских чинов. Лингвистическим пережитком в межгосударственных отношениях стран христианского Запада было постоянное использование латыни как основного языка общения. Согласно М. П. Беляеву, одной из проблем (безусловно, менее важной, чем церемониальные вопросы) была проблема выбора языка переговоров между представителями столь многих различных правителей и народов, от Пиреней до Скандинавии; именно во время Вестфальского конгресса начала разрабатываться международная терминология, которая была бы способна передать особенности публичного права различных государств. Это стало необходимостью, поскольку отношения между европейскими государствами больше не могли регулироваться одной латынью. Вопросы перевода касались не только собственно переговоров, но и их отражения в общественном мнении, в частности в средствах массовой информации. Публикация переводов документов конгресса оказывала значительное влияние на его ход и восприятие среди населения. Для исполнения решений конгресса большое значение также имели переводы Вестфальских мирных договоров на языки стран-участниц.
Секция «Rossica non leguntur: История зарождения русской традиции перевода»
Репортаж об этой секции любезно написал О.В. Русаковский.
В рамках секции «Rossica non leguntur: История зарождения русской традиции перевода» были представлены доклады, посвященные истории переводов с европейских языков на русский и обратно в XIV–XVIII вв. Олег Владимирович Русаковский (НИУ ВШЭ) поделился некоторыми наблюдениями, касающимися неизвестного немецкоязычного дневника 1650-х – 1660-х гг. Автор дневника, переводчик Посольского приказа Василий Боуш, превосходно владел русским языком и при характеристике русских реалий свободно использовал как немецкие, так и русские понятия, что создает определенные трудности при работе над современным переводом этого текста.
Елизавета Михайловна Попова (Новгородский Государственный Университет им. Ярослава Мудрого) обратилась в своем докладе к регестам и переводам на русский язык писем шведского военачальника и государственного деятеля начала XVII в. Якоба Делагарди, составленным во второй половине XVIII в. актуариусом Карлом Мерлином. Переводы Мерлина и сегодня могут служить ученым существенным подспорьем в работе с письменным наследием Делагарди.
Ольга Евгеньевна Кошелева (ИВИ РАН) рассказала об обнаруженном недавно переводе известного донесения англичанина Джилса Флетчера «Of the Russe Common Wealth» (1591) на русский язык, сделанном в середине XVII в. Монах Чудова монастыря Епифаний Славинецкий перевел фрагменты сочинения Флетчера, входившие в состав латинского атласа Блау, русская рукопись которого готовилась для патриарха Никона.
Олег Федорович Кудрявцев (МГИМО) остановился на некоторых аспектах переводов и интерпретаций русских титулов и географических названий, в т. ч. самого понятия «Россия/Русь» в европейских нарративных источниках и на географических картах XIV–XV вв. и поставил вопрос о том, в какой степени создатели и читатели этих источников отдавали себе отчет в политических реалиях Восточной Европы.
Юрий Петрович Зарецкий (НИУ ВШЭ) рассмотрел проблему складывания языка естественных наук и математики в русскоязычных текстах рубежа XVII–XVIII вв. на примере многочисленных учебных пособий, переложенных с латинского и немецкого языков Ильей Федоровичем Копиевским. Переложения и переводы Копиевского, работавшего над изданием русских книг в Амстердаме, оказались не в полной мере востребованы в России вследствие как чисто лингвистических, так и социокультурных обстоятельств в условиях стремительно меняющихся в петровское время языковых и культурных парадигм.
Наконец, Ксения Вадимовна Бабенко (НИУ ВШЭ) представила их совместный с Натальей Михайловной Долгоруковой (НИУ ВШЭ) доклад, посвященный первому русскому переводу писем Абеляра и Элоизы, выполненному в 1783 г. А. И. Дмитриевым с французского переложения сер. XVIII в., а также переложению «Истории моих бедствий» Августа фон Коцебу. В своих текстах Дмитриев и фон Коцебу существенно отклонялись от латинского источника. Они дополняли его множеством эффектных деталей, которые примечательны для литературы сентиментализма, и характеризовали свои труды как «женское» чтение.
Второй день конференции
Второй день конференции открылся пленарным заседанием, в начале которого с докладом выступил Марк Аркадьевич Юсим (ИВИ РАН). Он разделил свое выступление, посвященное месту медиевистики «в океане переводов», на три тематических блока. Первый состоял из аргументов в пользу того, что переводить — важно. С точки зрения докладчика, поскольку история занимается текстами, перевод может стать первым шаг в её постижении, в приближении и проникновении в текст. За идеальным переводом не стоит измерение «переводящего»: это не его мысли и толкование или реконструкция, а попытка как можно точнее передать оригинал. Однако оригинал — это прямая речь, а перевод, образно говоря, косвенная. Поэтому проблема перевода — это проблема знакомства с понятиями. Второй блок выступления был посвящен границам допустимого в переводе с древних на современные языки. В частности, докладчик отметил, что стоит по возможности избегать приема архаизации, так как переведенный текст предназначен для современной аудитории. Это не касается, к примеру, цитат из Библии, их использование допускается в переводах и воспринимается как допустимый компромисс. Наконец, третий блок касался перевода имён. М. А. Юсим предложил две стратегии: либо следовать за традицией и переводить (или транслитерировать) его так же, как это делали предшественники, либо проявить свои знания иностранного языка и дать фонетическую транслитерацию по своему разумению, как бы восстановив истину, (что, впрочем, по мнению медиевиста, невозможно, и по этой причине филологи изобрели специальные нейтральные и интернациональные знаки для передачи фонетики). М. А. Юсим призывает использовать первую стратегию, но с учётом контекста, иначе смысл накопления знаний исчезает, поскольку «коверканье имен — проявление приоритета своего языка».
Следующий доклад Нины Викторовны Ревякиной (Ивановский Государственный Университет) был посвящён переводам (преимущественно латинских) источников в работе преподавателя вуза. Медиевистка поделилась опытом переводов латинских текстов гуманистов. В первую очередь, трудности возникали из-за того, что переводимые авторы в разной степени владели латинским языком: ранние гуманисты писали иначе, нежели поздние. Трудности также были связаны с разнообразием жанров гуманистической литературы (представленной трактатами, диалогами, письмами и др.). По словам докладчицы, труднее всего было переводить диалоги (понимаемые как непрерывный разговор участников). Диалоги Вивеса написаны «живым языком» и для молодежи: с перебранками школяров, насмешками над служанками, восхищением от пения соловья и тд. При столкновении с «живыми диалогами» перед Н. В. Ревякиной возник вопрос: «Насколько важно учитывать их разговорный характер?» Некоторые фразы, кажется, невозможно перевести точно. Например, присказку одного из школяров «quid male», вероятнее всего, стоит переводить не дословно, а как «чёрт возьми».
Андрей Владимирович Доронин (Германский исторический институт в Москве) рассказал о переводах Тацита на примере главы IV «Германии». Доклад он начал с рассуждения о том, что медиевисты занимаются переводом не только с одного языка на другой, но и из одной культурной реальности в другую, и при этом каждая эпоха может прочитать и перевести древний текст по-своему. А.В. Доронин задался вопросом «Возможен ли аутентичный перевод с сохранением смыслов, акцентов, интонации и задачи оригинала? Как влияет исторический контекст и национальность на перевод?» В оригинале Тацит пишет о провинции Верхняя Германия в 90 г. н. э. в традиции античных описаний народов. Важно, что он описывает немецкие народы как варваров, у которых нет единой культуры, письменности, нет истории и общих мест памяти, общих мест быта и тд. Как обнаруживает А. В. Доронин, до XVI в. «Германия» Тацита не воспринималась как одна из страниц истории Германии. Начиная с XVI в., ради демонстрации преемственности по отношению к описанному Тацитом народом, немецкие издатели начинают редактировать текст римского историка, добавляя в него такие формулировки, как «populus Germanus» (германский народ) и «indigenus» (автохнонный), что меняет оригинальный смысл описания германского народа как разобщённого. В переводе середины XVIII в. возникает фраза «ein Volk» (в значении «единый народ»), намекающая, что германский народ готовится стать единым Рейхом.
Пленарное заседание завершилось докладом Александра Владимировича Марея (НИУ ВШЭ). Он поделился своими размышлениями «на полях» перевода «Хроники Альфонсо Х». На примере королевских хроник медиевист продемонстрировал несколько переводческих принципов, которых придерживается. Так, А. В. Марей считает, что основная задача переводчика заключается в том, чтобы максимально точно подобрать эквиваленты словам при переводе и отточить терминологию, сделав её внятной для человека XXI в. Там, где это уместно, можно использовать русскую и старорусскую терминологию. Особенность работы с хроникой, по словам докладчика, заключается в том, что в этом тексте можно встретить как жаргонизмы и просторечные выражения, так и описания финансовой системы и философские рассуждения. А.В. Марей подчеркнул, что переводчик должен хорошо ориентироваться в отечественной научной литературе, чтобы знать, перевод каких терминов закрепился на уровне традиций. Впрочем, многие термины переводчику неизбежно придется «изобретать». К примеру, словарь, необходимый для описания податных систем в Испании XIV в., в русском языке еще не сложился. Нет в отечественной терминологии и единства относительно перевода слова «dinero». Стоит ли его переводить как римский «динарий», как французский «денье» или как испанский «динеро»? Обобщающей работы по этому вопросу ещё нет. Именно поэтому А. В. Марей считает, что грамотные исторические переводы важны, так как они продвигают науку и выявляют подобные лакуны и проблемы в терминологии.
Секция «О терминах не спорят, о терминах договариваются»
Секция «О терминах не спорят, о терминах договариваются» открылась совместным докладом Василины Викторовны Сидоровой (ИВИ РАН) и Игоря Святославовича Филиппова (МГУ). Они рассказали о проблеме передачи имен собственных в переводах источников и в научной литературе. Первым выступил И. С. Филиппов и остановился на двух проблемах. Во-первых, он коснулся проблемы перевода имен королей. По словам медиевиста, переводя английское имя «Джеймс» как «Яков», переводчики смешивают понятия своей культуры с инородной. Во-вторых, докладчик выделил проблему перевода топонимов. В качестве примера он указал на русское написание двух американских штатов, Техаса и Кентукки, являющееся результатом грубых ошибок в прочтении. Именно из-за распространенности подобных ошибок стоит кардинально пересмотреть написание и произношение некоторых топонимов. И.С. Филиппов не выступает против традиционного написания имен собственных; к сожалению, это следовать традиции не всегда возможно, потому что в этой сфере не наблюдается единообразия. Иван может стать Иоанном, Фома Аквинский — Томасом Аквинатом, Людвиг (например, Баварский) — Людовиком и тд. При этом, с точки зрения докладчика, называя Аквината «Фомой», мы невольно отсылаем к Фоме Фомичу Опискину, «самому омерзительному персонажу русской классической литературы» по мнению И. С. Филиппова. Кроме того, следует учитывать, что подчас, находясь под влиянием традиции на написание имен и топонимов, переводящие на русский язык искажают культурную специфику тех стран, с которыми русские читатели знакомились через литературу других государств. К примеру, часто окситанские имена при переводе заменяются их французскими аналогами, а ирландские — английскими.
Вторая докладчица, В. В. Сидорова, согласилась не со всеми тезисами коллеги. Она подчеркнула, что в большинстве языков устоялась традиция переводов имен теологов и королей: например, в Польше Фому Аквинского называют «Томашем». А в русской традиции вряд ли начнут называть Фому «Томаззо» или «Томас», а Людовика XIV — «Людвигом». По мнению докладчицы, традицию необходимо сохранить, а для новых наименований составить единый понятный список. Иначе, к примеру, принц Чарльз может неожиданно стать Карлом III после своей коронации.
Со следующим докладом, посвященный переводу геральдической лексики, выступила Дарья Сергеевна Староскольская (ИВИ РАН). Медиевистка отметила трудности перевода, связанные с российскими историческими реалиями. Так, специальный язык геральдики — блазон — сформировался в XIV в., а в России эта дисциплина стала актуальна только при Петре I, который решил руководствоваться немецкими специальными геральдическими терминами. Соответственно, большой пласт геральдических средневековых терминов оказался не охвачен: в настоящее время специалисты по геральдике не знают, как переводить эти термины, и в переводах не наблюдается единообразия. К примеру, как следует переводить такие термины как «baston» или «barres»? Это «пояс» или «полоса» (докладчица придерживается такого эквивалента как «полосы»). Некоторые же специалисты предлагают транслитерировать эти французские термины, а не переводить их. Трудности возникают и при переводе термина «conaissane». Д. С. Староскольская утверждает, что это нельзя назвать гербом. Это орнамент из фигур и цветов, и перевода для этого слова у нас нет. Нет перевода и для термина «vervelle» , под которым понимаются геральдические подвески на ошейники животных и птиц. Медиевистка предлагает оставить слово без перевода как «вервель».
Проблема перевода французского геральдического языка на национальные языки не нова. Она зародилась ещё в XV в., когда авторы, пишущие на латыни, немецком и английском пытались найти эквиваленты французским терминам. Таким образом, проблема перевода термина «блазон» интернациональна. Её решение в отечественной науке может актуализировать проблему при переводах на другие языки.
Александр Петрович Черных (ИВИ РАН) продолжил разговор о проблемах перевода геральдических терминов на примере переводов трактата Джованни Санти-Мадзини «Геральдика». Издательство пригласило А.П. Черных выступить редактором переводов нескольких фрагментов из трактата итальянца. Эти переводы произвели на медиевиста смешанное впечатление, так как в них наблюдались смысловые и грамматические ошибки. А. П. Черных привел показательный пример: глава «fonti geraldici» была переведена не как «геральдические источники», а как «геральдические фонтаны». А.П. Черных рассказал о некоторых типичных ошибках при переводе геральдических памятников. Он отметил, что существует около пятисот геральдических терминов, которыми можно описать 80% гербов. При этом неопытные переводчики ошибочно верят, что любой герб можно выразить «блазоном». К сожалению, А.Г. Кавтаскин, переведший книгу Мишеля Пастуро «Геральдика», не был погружен в эту проблематику, а издательство АСТ не предоставило ему хорошего научного редактора, поэтому один из лучших знатоков геральдики в мире звучит по-русски весьма непрофессионально.
Таким образом, и в переводах геральдических трактатах, и в переводах литературы, посвященной геральдике, по-прежнему встречается немало ошибок. Многие из них возникают из-за недостаточного знания латинского языка, геральдической терминологии и неосведомлённости о существующих эквивалентах, которые уже были предложены отечественными специалистами. При этом попытки решить эти проблемы активно предлагаются в научном сообществе: А. П. Черных привел в пример «Иллюстрированный словарь по геральдике» в котором Н. Н. Стародубцева систематизировал 1005 терминов.
Следующий доклад Томаша Амброзяка (УРФУ) был посвящен термину «Речь Посполитая». Медиевист рассмотрел сложности перевода основного понятия политического дискурса польско-литовского государства «Речь Посполитая». Дать определение термину «Rzeczpospolita» непросто, потому что это дословный перевод на польский язык латинского термина «Res Publica» («общее дело»). Уместно ли применять классический термин «Res Publica» для описания польско-литовского государства? Интерпретация термина вызывает множество сложностей, потому что диапазон возможных значений и лексем весьма широк. В первом словаре польского языка «Rzeczpospolita» осмысляется в трёх значениях: как «общество», как «правление, государство, штат» и как «политический строй государства». Польская исследовательница, которую процитировал Т. Амброзяк, Э. Бем-Висьневская, определяет «Rzeczpospolita» как «польско-литовское государство», «шляхту, то есть общность» или как «символ обозначения идейных сюжетов, связанных с польским государством, шляхтой как общностью» (см.: Bem-Wiśniewska E. Funkcjonowanie nazwy Polska w języku czasów nowożytnych. Warszawa, 1998). Докладчик уверен, что многие исследователи попросту не задумываются над определением термина. Они сознательно или бессознательно воспроизводят устоявшееся в историографии определение, не поясняя его значение.
Т. Амброзяку удалось выявить основные определения из обширного количества трудов. Так, «Rzeczpospolita» в научных трудах представляется как «государство вообще», «польско-литовское государство» или «шляхта/общность». Однако все понятийные категории, выделенные медиевистом, не противоречат, а, наоборот, дополняют друг друга. Проблема «Rzeczpospolita» в настоящее время актуальна, так как неясно, как польско-литовское государство отличалось от других государств и от более поздних своих версий. По словам докладчика, при переводе термина на другие языки исследователям следует руководствоваться словом (или словосочетанием), которое максимально близко по смыслу к оригиналу, как в случае русского перевода.
Затем выступила Елена Владимировна Литовских (ИВИ РАН). Она рассказа об исландских топонимах в русской традиции перевода родовых саг. Докладчица отметила, что в переводе топонимов тоже нет единообразия: каждый переводчик, опираясь на свою интуицию и знание древнеисландского языка, переводит топонимы по-своему. Среди специалистов выделяются те, кто приводит перекрёстный перевод родовой саги. К примеру, Е. В. Литовских отмечает перекрёстный перевод А.В. Циммерлинга, в котором тот помещает и оригинальное написание топонима, и его перевод на русский язык. С точки зрения докладчицы, перевод топонимов становится легче, если раскладывать слова на составляющие, поскольку это помогает подобрать качественный эквивалент каждой части слова. К примеру, если выделить в названии «Álftafjörður» корни «лебедь» и «фьорд», можно получить словосочетание «лебединый фьорд». В топониме «Grjótá» можно выделить фрагменты «камень» и «река» и получить перевод «каменная река». При этом, по словам докладчицы, важно руководствоваться здравым смыслом, потому что некоторые переводчики позволяют себе перевести ту же реку как «каменистую», что является грубой речевой ошибкой. Е. В. Литовских настаивает, что важно договориться о топонимах, раскладывать на составляющие и переводить их правильно по смыслу и звучанию. Такой перевод поможет избежать разночтений и наконец привести новые издания и переводы к единообразию.
Сюжеты, касающиеся переводов с германских языков, развил Андрей Джолинардович Щеглов (ИВИ РАН). Переводя «Хронику Энгельбректа» XV в. о восстании шведов против короля Эрика Померанского, медиевист столкнулся с проблемой перевода редких слов и словосочетаний с древнешведского языка. При этом он вспомнил перевод хроники, выполненный шведским филологом С.-Б. Янссоном, и оценил его как точный, качественный и понятный для немедиевиста: «настолько хорошо он прокомментировал каждое слово». Однако А. Д. Щеглов не может согласиться с переводом одного фрагмента. «К позору публичному приговорен, / не больше, чем пес верил в Бога он, / он был бесчестен и ударил по губам». С.-Б. Янссон предположил, что в этой сцене описан человек ненадежный и непорядочный. Изучая историю права, докладчик понял, что означает концепт «удара по губам» в скандинавской и немецкой судебной практике. Как оказалось, это особое наказание за «поношение», где от виновного требуется выполнить действия сакрально-ритуального характера. Так, если вина обидчика была доказана, то провинившийся должен был публично признать, что он кого-то оклеветал и буквально ударить себя по губам и, пятясь, выйти из зала суда.
Докладчик привел другой не менее интересный источник, с переводом которого возникли сложности. Это была жалоба Густава Тролле, шведского архиепископа, который требовал от короля Кристиана II покарать своих обидчиков, шведских оппозиционеров. Так, перечисляя суммы для возмещения ущерба, архиепископ произносит слово «moderas», которое отсутствует в словарях древнешведского языка. В одном из источников по стокгольмской кровавой бане 1520 г. А. Д. Щеглов нашел уточнение, что архиепископ был готов «умерить» (moderire) свои требования. Это мнение показалось неубедительным для докладчика: оно противоречило принципам и намерениям архиепископа. Одно из значений латинского слова «moderatio» — это подсчёт, что показалось А. Д. Щеглову логичнее, чем прошлый вариант, поэтому перевел предложение, в котором присутствовало слово «moderas» как «по неизменно справедливым подсчетам». Таким образом, для качественного перевода важно ознакомиться с целым комплексом древнешведских рукописей, обладать словарями древнешведского и знать исторический и культурный контексты.
После кофе-брейка выступила Галина Александровна Попова (ИВИ РАН). Она рассказала про особенности перевода старокастильских терминов. Её главный тезис заключался в том, что перевод письменного источника не должен быть главным результатом в работе историка-медиевиста. Г. А. Попова настаивает: у медиевиста должны быть серьёзные основания для того, чтобы взяться за качественный и точный перевод. В ином случае письменные источники не нуждаются в переводе. К таким выводам медиевистка пришла, работая с нормативными, частно- и публично-правовыми источниками XII-XIII вв. (отметим, что провести четкую границу между этими видами источников практически невохможно). Докладчица привела в пример мадридский составной нормативный свод законов, «fueros», в который включен текст, составленный ещё в конце XII в. Кроме того, к своду присоединена королевская привилегия и постановления городского совета. Что важно, записи в рукопись делались хаотично, на свободных листах, в течение всего XIII в. Как отмечает Г. А. Попова, трудности возникли в первую очередь с переводом названий должностей. В тексте есть два обозначения одной должности: «Fiador» и «Jurado». Fiador — это административно-судебная должность в консехо (собрании лучших людей города) с довольно широким кругом полномочий. Среди прочего, на плечи консехо ложились сбор штрафов, контроль за ценами, взимание залога (судебного), организация процедуры судебного заседания и исполнение судебного приговора. При вступлении в должность консехо приносили клятву (присягу). Проблема в том, что в новоиспанском языке это же слово одновременно означает поручителя, гаранта и застежку, привязь. Происходит это слово от латинского «fideiussor», которое к должностным лицам римского права отношения не имеет. Под этим словом понимается человек, выступающий поручителем или гарантом. Редко в старокастильских и лионских текстах синонимом должности выступает «jurado», то есть «присяжный». При переводе этого текста не совсем понятно, какой эквивалент стоит употреблять. Г. А. Попова считает, что слово «поручитель» вне контекста использовать неправильно в отличие от «присяжный», потому что эти люди, давали присягу исполнять свою должность помощников городских судей. Перевод накладывается на русское понятие, и последнее может придать историческому термину неправильные коннотации, поскольку «присяжный» в традиционном значении — это участники суда, принимающие решение о виновности подсудимого.
Валерий Анатольевич Санжаров (Донецкий национальный университет) рассматривает в докладе варианты корректного перевода дворянско-рыцарских терминологии. Он задаётся вопросом: «как можно перевести корпус терминов «homines ad arma» и какие могут возникнуть проблемы при переводе? Кто такой «солдат» развитого средневековья?». Согласно докладчику, перевод «сквайра» как «оруженосца» не выдерживает критики, поскольку этот термин обобщает под собой множество других должностей, которые отличаются друг от друга в иерархическом отношении. К примеру, сквайром могли называть человека, который был капитаном военного подразделения. Поэтому медиевисты прибегли к специальному термину, который обрисовывает проблематику — сквайрархия. В. А. Санжаров упоминает, что к XIV-XV вв. рыцарство существует как в узком, так и широком смыслах соответственно: во-первых, в узком смысле рыцарями называют «milles», «knights», «шевалье», то есть составная часть высшего дворянства. Во-вторых, в широком смысле рыцарями могут быть сквайры и экюйе, то есть среднее дворянство и, наконец, под рыцарем понимаются «homines ad arma». Последний термин особенно трудно перевести на русский язык, как отмечает медиевист. В таком случае можно говорить о том, что перевод осложняется терминологической путаницей, и чтобы заниматься переводом, необходимо сначала чётко представлять иерархическое положение внутри каждого локального случая. Границы между дворянством и рыцарством являются подвижными: барон, часть рыцарей и шевалье включены в высшую знать. Проблема осложняется тем, что внутри высшей, средней и низшей уровней рыцарства существует градация. В таком случае, по словам медиевиста, рыцари и дворяне — это те, кто получил право зарегистрировать и внести в списки собственное «я». Этот вывод можно проверить на основе источников военной кампании от 1415 г. во Франции, которую возглавил лично английский король, а также в ней участвовало практически всё английское дворянство. При анализе источников прослеживается граница между рыцарством и остальным воинским контингентом. Она определена суммами выплат за разную деятельность, где рыцари получали значительно меньше, чем высшая знать. Переводы дворянско-рыцарской терминологии нуждаются в кардинальном пересмотре в том числе из-за специфики классификации и разветвленности должностной и суб-должностной иерархий.
Со следующим докладом выступила Сусанна Карленовна Цатурова (ИВИ РАН). Она поделилась своим опытом в отношении переводов должностных терминов и нахождения им качественных эквивалентов. Докладчица начала выступление с исторического контекста, рассказывая про кардинальные изменения методологических основ исторического знания в 70-80-х гг. XX в. Изменения привели к пересмотру некоторых базовых понятий и их использования в рамках той или иной эпохи. В частности, некоторые исследователи настояли на отказе от понятия «феодализм», «абсолютизм» и «государство» даже применительно к эпохе позднего Средневековья. По мнению С. К. Цатуровой, все понятия в Средние века имели иной смысл, чем в настоящий момент, поэтому описание общества этой эпохи современным языком всегда будут содержать невольные искажения. Отличное решение подобной проблемы предложил П. Ю. Уваров в переводе текстов Жака Маржерета. Медиевист использовал транслитерированные с французского нативные слова для описания московских реалий. В частности, он называл думного дьяка «канцлером», а приказы — «уфиссо», как их называл и сам Ж. Маржерет. Как утверждает С. К. Цатурова, перевод должен обогащать язык и особенно в плане терминологии. К примеру, один французский переводчик XIV в. перевел «Политику» Аристотеля по приказу короля Карла V Мудрого и ввёл около 450 неологизмов во французский язык. В настоящее время в отечественной науке ещё не придумали единую должностную и институциональную терминологии и способ обобщить все должности XIV в. Нет ответа, как стоит называть государственного «служителя»: офисье, официал или «сервентес»? Последнее слово больше всего отсылает к европейскому рабскому прошлому. Докладчица считает, что лучше всего использовать словосочетание «должностные лица» для обобщения всех должностей, поскольку в нем присутствует измерение «долга». Также, рассматривается вариант обобщать все должности словом «офиссия», однако, к примеру, не все верховные канцлеры и комиссары были «владельцами должностей», поэтому этот термин не применим ко всем «служителям». Получается, что ни один перевод не описывает всю полноту значений. По словам С. К. Цатуровой, в случае перевода древних текстов на современные реалии позволительно использовать термины «государство», «чиновник», «бюрократ» и тд. для институтов власти в средневековье, потому что историк пишет для другой аудитории, которой необходимо объяснить, о чём идет речь в древних текстах. В конце докладе она отметила слова П. Ю. Уварова: «Либо время общих понятий ушло, либо надо придумать новые слова и понятия, либо приспособить старые понятия к новым». Последнее автор считает главным принципом, которым нужно руководствоваться при переводе древних текстов.
Продолжили тему перевода должностей на русский язык Анна Владимировна Жуковская (Национальный центр научных исследований (CNRS, EHESS)) и Наталья Ивановна Алтухова (ИВИ РАН). Первая докладчица рассказала о трудностях англо-французского опыта перевода русских терминов. А. В. Жуковская отметила, что в научной литературе на французском и английский языках по истории московского государства и ранней российской империи издавна существует традиция перевода исторически русских терминов. Короткий список русских слов, используемых французско-английскими авторами, ограничиваются теми словами, которые проникли в эти языки ещё до возникновения традиции в историографии (к примеру, слова «царь», «боярин», «указ», «кнут» и др.). В отношении перевода некоторых слов достиг консенсус. «Диакон» принято переводить как «secretary» и «secrétaire», «подьячий» — как «clerk» и «sous-secrétaire». Насчет других слов, напротив, ведутся бесконечные споры. Как стоит называть «московского государство» во французском языке? А. В. Жуковская настаивает на переводе «Tsarstvo de Moscou» взамен «Royaume moscovite». Другая проблема перевести русское понятие «чин», имеющее целый конгломерат значений. Так, «чин» — это одновременно должность, юридический статус, ранг, общественное положение и тд., который во французско-английских работах принято переводить как «rank» и «grade», искусственно сужая широту значений русского слова. А. В. Жуковская утверждает, что невозможно найти эквивалент во французском и английском языках при переводе главных должностей в московском государстве из-за отсутствия единства среди специалистов при переводе главных должностей в московском государстве. Вторая докладчица, Н. И. Алтухова, в этом соглашается со своей коллегой из Франции. Она считает, что не перевод, а транскрибирование русских должностей является хорошим решением проблемы. Однако при переводе уже французских должностей на русский таких как «секретарь», «губернатор», «лейтенант» и др., есть риск переложить значения слов одной культуры на другую. В качестве показательного примера как стоит переводить французские должности на русский язык, Н. И. Алтухова привела перевод А. П. Черных королевского указа 1696 г. о создании во Франции целой сети учреждений для регистрации гербов. «Conselier» был переведен как «советник», «conseiller adjoint générale» как «главный заместитель советника» и тд. Таким образом, вторая докладчица считает, что французские должности следует переводить, исходя из общего функционала должности и её значения в определенной иерархии.
Максим Анатольевич Сидоренко (МЭМОиП НГУЭУ) выступил с докладом о том как по его мнению следует переводить имена собственные, названия придворных должностей и топонимы с французского языка на русский в текстах исследований по истории XVII в. При этом он отметил, что проблема касается скорее имен и должностей, потому что топонимы в большинстве своём переводят правильно. В настоящий момент нет единства в переводах французских имен, топонимов и должностей, поэтому до сих пор встречаются разночтения (к примеру, герцог «бульонский» или «бульюнский»?; или форт «Шавиньяк» или «шавиньян»? М. А. Сидоренко призывает медиевистов переводить имена по звучанию и смыслу ближе к французскому оригиналу, не разбивая и не соединяя слова вместе там, где этого нет в исходном варианте. Также, докладчик просит не забывать про русскую букву «ё» при переводе имён (например, Монтескьё или Ришельё), потому что буква позволяет лучше прочувствовать французскую лингвистическую среду. Что касается перевода должностей, то М. А. Сидоренко придерживается подхода использовать дословный перевод французских должностей, если речь идет о французских должностях, у которых нет прямых эквивалентов в русском языке. К примеру, должность «gran d’écurie», по словам медиевиста, корректнее всего переводить как «главный конюшенный». Использование германских аналогов при переводе французских должностей является неприемлемым переводом, потому что германское значение этой должности перекрывает французское. М. А. Сидоренко не знает, как правильнее всего решить вышеупомянутые проблемы, поэтому своим докладом он хотел открыть дискуссию.
Следующий доклад представила Мария Владимировна Винокурова (ИВИ РАН). Она рассказала о переводе терминов в текстах по истории английского средневекового манора. Согласно медиевисту, специфика манора заключается в том, что тексты (описи, протоколы нотариальных актов и др.) наполнены не только «цифровым материалом» (в смысле подсчёта и статистического обобщения), но и разными терминами, которые требуют качественного перевода и сущностной интерпретации. М. В. Винокурова отмечает, что реальные люди и явления зачастую покрыты сложнопроницаемым покровом терминов. Чтобы проникнуть за этот покров насколько это возможно, исследователю необходимо понимать социально-экономическое и правовое наполнениеи терминологии манора. Медиевист привела четыре важных принципа для качественного перевода терминологической части. Во-первых, не стоит доверять терминам, поскольку они не всегда отражают специфику деятельности индивида в документах. Во-вторых, стоит обращать внимание на совокупность терминов, которые используется в документах для обозначения субъекта или явления. К примеру, в документах индивид отмечается как «держатель» без указания на социальное положение. Об этом маноре сказано, что он держит участок на свободном праве, то есть он «Freeholder». Этот субъект также обращался в городской суд общего права (что могут делать только «свободные держатели»), арендовал соседний участок и имел статус «джентельмена». В таком случае как его стоит называть: свободным держателем, арендатором или джентельменом? В-третьих, при переводе терминов стоит обращаться не только к источникам, но и к историографической традиции. В этом случае М. В. Винокурова привела пример с термином «fine», имеющее среди прочих значение «штраф». В маноре он понимается как взнос за допуск к держанию земли. В историографической традиции принято переводить его как «файн», делая иноязычный термин русским. Наконец, иногда стоит обойтись без перевода терминов вообще, потому что для некоторых из них нет адекватного перевода на реалии русского языка. И в этом отношении непереводимое слово следует правильно проинтерпретировать в подробном комментарии. К примеру, невозможно перевести термин «witherman», что в рамках английского манора означает репрессалию, налагающую на человека запрет посещать конкретный город. Таким образом, в рамках английского манора стоит придерживаться гибкой стратегии поиска эквивалентов для переводимых слов или сохранять исходные слова, снабжая их подробным комментарием.
Анна Александровна Майзлиш (ИВИ РАН), рассказала о сложностях перевода терминов, связанных с системой управления средневековыми нидерландскими княжествами. Существовало несколько сложнопереводимых терминов, зачастую близких, но не всегда идентичных по смыслу, которые в историографии принято передавать с помощью слова «наместник». Докладчица утверждает, что это русское слово в некоторых случаях не передает полностью семантику, которую содержат в себе термины на языке оригинала. Докладчица приводит три распространенных варианта: «stadhouder» (чаще всего ассоциируется с системой управления в XV и последующих столетиях), «mambour» (протектор, наместник, регент, военный предводитель или соправитель; близко по значению к «stadhouder») и «ruwaert» (заместитель правителя, исполняющий его функции, наместник). Перевод осложняется тем, что со временем термины могли получать новые значения. Для разных княжеств характерны разные термины, хотя иногда в источниках одновременно встречается два разных слова со сходным значением. Иногда же, по мнению докладчицы, в один и тот же термин в разных княжествах вкладывался несколько отличный смысл. В герцогстве Люксембург термин «mambour» обозначал человека, осуществлявшего реальное управление при сохранении номинальной власти герцога. Например, в 1441 г. герцогу Бургундскому Филиппу Доброму передали права на Люксембург, провозгласив правителем (gouverneur) и мамбуром. В Льежском епископстве чаще всего мамбуры выполняли функции военных предводителей. Во Фландрии и Брабанте в XIV – нач. XV в. использовался термин «ruwaert», который означал скорее «временного заместителя» правителя, обычно назначавшегося во время восстаний для управления вместо законного сеньора. А. А. Майзлиш выделяет и проблему двуязычия: все эти термины во франкоязычных источниках часто переводятся как «lieutenant». Докладчица предлагает пытаться переводить термины, оставляя в примечаниях исходный вариант, либо объяснять каждый из них.
После окончания секции осталось время на вопросы ко всем докладчикам. Г. А. Поповой задали вопрос о том, может ли пересказ быть уместной альтернативой переводу. Докладчица считает, что пересказ допускается в исследовательском нарративе, но не как отдельная работа с комментариями. У А. В. Марея также появился вопрос о призывах медиевиста не заниматься переводами старокастильско-лионских терминов. На это Г. А. Попова утверждает, что в её случае в текстах XV-XVI вв. помещены юридические термины, которые сложно перевести на современные реалии русского языка. Она не понимает, чем обосновывается желание перевести эти термины, потому что эти новые слова не войдут в русский язык, ими никто пользоваться не будет и они никак не смогут облегчить жизнь будущим переводчикам из-за разночтений. С общими комментариями в дискуссии принял участие Владимир Владимирович Шишкин (Северо-Западный институт РАНХиГС), который полностью согласился с позицией С. К. Цатуровой о важности приспособить старые слова и понятия к новым и вспомнил как рьяно критиковал в одной из своих рецензий медиевиста за его перевод на русский должности как «оффисье». Он считает, что если есть любой эквивалент слову на русском языке, то такую возможность стоит использовать. Продолжил своего коллегу М. А. Юсима с утверждением, адресованным ко всем докладчикам: «нельзя не переводить!», поскольку история для него — это «пересказ прошлого своими словами» и толкование, где главная цель медиевиста-переводчика — понять контекст, в котором употреблено слово и точно его передать на современном языке.
Секция «Многоязычие в городе»
Секция «Многоязычие в городе» началась с доклада Павла Владимировича Лукина (ИРИ РАН). В нём выступающий рассмотрел переводы новгородско-ганзейских документов на русский язык. В частности, речь шла о переводах на русский язык со средненижненемецкого языка и частично с латыни документов, связанных с деятельностью ганзейского Двора св. Петра в Новгороде. Прежде всего, это переписка немецкой купеческой общины в Новгороде с властями ливонских ганзейских городов (Ревель, Дерпт, Рига), но также и некоторые другие виды документов: материалы съездов ганзейских городов (рецессы), постановления советов ганзейских городов (ратов), инструкции послам, отправляющимся в Новгород, внутриганзейская переписка по новгородским вопросам. В своём выступлении медиевист затронул ряд проблем, связанных с публикацией переводов, степенью точности передачи оригинала и теоретической возможностью её достижения; переводом шаблонных выражений (формулы вежливости и т.д.), способами избежать тавтологии; необходимостью архаизации языка и адаптации его к стилю древнерусских документов или, наоборот, выбором в пользу сохранения оригинальной терминологии, принципами составления комментариев. Также, П. В. Лукин обсудил цели перевода подобных документов на русский язык. Выступающий считает, что идеального перевода не может быть, а для качественного перевода желательно, во-первых, давать оригинал параллельно переводу, во-вторых, чётко обозначать принципы перевода, в-третьих, приводить подробный комментарий всех деталей перевода и, наконец, предоставлять перевод на проверку коллегам-медиевистам или через рецензирование.
Со следующим докладом выступил Валентин Леонидович Портных (Новосибирский государственный университет). Медиевист рассказал о манускрипте, в котором находится городская книга совета города Любека (велась с начала XIV по середину XV вв.). Манускрипт оказался в Томске как трофей, который был вывезен из Германии после Второй Мировой войны. Часть рукописи является «билингвой»: первые 16 листов книги общим объем 57 листов пергамена занимают записи на латыни, касающиеся хозяйственной жизни Любека, сделанные в 1-й половине XIV в. И во 2-й половине XV в. некоторые из этих записей были переведены на средненижнемецкий язык. С одной стороны, переводились все хозяйственные записи, связанные с регламентом выплат определенных налогов на рынке, а также все, что было связано с деятельностью мельниц. С другой — оставались не переведенными «спорные», согласно В. Л. Портных, записи о пограничных рвах и отчислении налогов с каноников и с женского монастыря. Логика перевода остальных записей до конца не ясна, поэтому следующая задача докладчика — изучить городской архив Любека для предоставления более развёрнутой картины.
Доклад Ирины Геннадиевны Воробьевой (Тверской государственный университет) и Реля Сеферович (Институт исторических наук Хорватской академии наук и искусств в Дубровнике) был посвящен прагматичному подходу к переводам в средневековой коммуне Дубровника. Важно понимать, что Дубровницкая коммуна (Рагуза) со времени основания города была многоязычной, в ней функционировали латинский, итальянский и славянские языки. Здесь сложился романский диалект, названный рагузанским (quadriglossia). Каждый из этих четырех языков официально использовался как в устной, так и в письменной речи. В повседневной политической и экономической жизни, основанной на торговле с внутренними районами Балкан и морских перевозках, роль перевода документов оказалась существенной. Дубровник как преимущественно славянская среда заключил серию международных договоров на итальянском языке. Городская коммуна, организовавшая канцелярию (Статут 1272 г.), приглашала с Апеннинского полуострова нотариев (к примеру, Джованни Конверсини из Равенны, середина XIV в.), школьного учителя (Филипп де Диверсис, середина XV в.). Дубровницкие торговцы, посещавшие соседние славянские земли привозили из Боснии и Сербии многочисленные документы, записанные кириллическими буквами и требовавшие перевода. Это были контракты, которые боснийские и сербские правители давали дубровницким купцам, но права этих купцов представляла исключительно коммуна Дубровника. Известны сочинения купца Бенко Котрулевича — образец успешного общения в романо-славянской среде.
Кроме того, переводческая деятельность имела особое значение в жизни католической церкви в Дубровнике. Проповеди на Адвент и Великий пост в городских храмах читали приглашенные коммуной проповедники по-итальянски, их хорошо понимали. В Боснии, Сербии и Черногории действовали миссионеры, говорившие по-славянски с местным населением. Иностранные миссионеры или папские легаты часто проезжали из Италии через Дубровник, и им требовалась языковая помощь, когда они отправлялись в глубинку на Балканах. Таким образом, докладчики утверждают, что знание разнообразных языков — важная составляющая идентичности Дубровника. Переводческая практика укрепляла административный аппарат средневековой коммуны, позволила установить успешные торговые отношения, чему способствовали четко составленные соглашения, и в конечном итоге благоприятно повлияла на духовное развитие города.
Секция «Перевод и юристы: буква или дух»
Отчет об этой секции любезно написал М.В. Земляков (НИУ ВШЭ)
Отличие секции от других заключалось в том, что заседание полностью проходило в онлайн-формате на платформе ZOOM. Тем не менее, это не помешало организаторам конференции собрать достаточно представительный состав участников и слушателей.
На заседании было заслушано три доклада. Наталья Брониславовна Срединская (СПбИИ РАН), в своём докладе рассказала присутствующим об особенностях перевода юридической терминологии на примере актового материала Италии XII-XV вв. (в частности, родового архива Сакрати). Особое внимание было уделено различиям в трактовке и передаче на русский язык таких латинских понятий, как dominium и proprietas (собственность), possessio (владение) и detentio (держание).
Михаил Вячеславович Земляков (НИУ ВШЭ) в своём выступлении очертил круг памятников раннесредневекового права, которые были переведены с латыни на диалекты древневерхненемецкого языка (Салическая правда и отдельные глоссы к её тексту VI-VIII вв., капитулярий к Салической и Рипуарской правдам 818-819 гг.), а также перечислил законодательные памятники романо-варварских королевств, переведённые с древнеанглийского языка на латынь (сборник права Quadripartitus начала XII в.) и с латыни на греческий (выдержки из Эдикта Ротари в греческой рукописи середины XII в.).
Сергей Юрьевич Агишев (МГУ), показал на скандинавском материале пример переложения латинского текста «Декрета Грациана» на норвежский язык в «Речи против епископов» (написана в годы правления короля Сверрира, 1184-1202). Отметив тот факт, что цитаты из «Декрета» составляют до 40 % текста «Речи», докладчик особо подчернул то, что анонимный автор достаточно вольно пересказывал первоисточник в попытке обосновать верховенство королевской власти над норвежской церковью, в частности, в вопросах обложения подданных налогами. По мнению автора доклада, текст «Речи против епископов» мог иметь хождение или цитироваться в лагере сторонников короля (биркебейнеров), на тингах или в храмах для трансляции позиции Сверрира по обозначенному вопросу.
Выступления докладчиков сопровождались вопросами и оживлённой дискуссией. Елена Валерьевна Казбекова (ИВИ РАН) и Марина Владимировна Панкратова (Французский лицей А. Дюма при посольстве Франции в России) обратили внимание на то, что российским и зарубежным медиевистам необходимо как можно более отчётливо представлять себе рукописную традицию и возможность практического применения в эпоху Средневековья каждого из обсуждаемых источников. Участники заседания выразили надежду на скорую встречу в очном формате и на то, что обсуждение заявленных на секции проблем продолжится, а его результаты найдут отражение в научных статьях и публикациях.
Третий день конференции
Секция «Трудности перевода»
Третий день конференции и секцию «трудности перевода» открыла Елена Сергеевна Кравцова (ИВИ РАН). В своём выступлении она рассматривала формуляры заподноевропейских грамот и предлагала стратегии по их переводам. Для докладчицы подготовка перевода — это огромная ответственность, связанная в первую очередь с проблемами передачи смыслов и точной интерпретации исходного текста. На примере своего доклада она рассказала как можно переводить документы интерпретационным переводом. Все рассматриваемые источники были взяты из СПбИИ РАН, где докладчица ознакомилась с дипломом Людовика VIII Капетинга от 1225 г. и лицензией Филиппа III Капетинга от 1273 г. В своём выступлении она отметила, что при этих королях Франция проходила стадию трансформаций, что отразилось на административных учреждениях и особенно на работе королевской канцелярии. Диплом Людовика VIII можно рассматривать как переход между реформами Филиппа II и Людовика IX, а лицензию Филиппа III — как переход между реформами Людовика IX и Филиппа IV. В дипломе встречаются слова и фразы, перевод которых уже закрепился в историографии, но Е. С. Кравцова не согласна с их написанием. Так, она говорит о «rex Francorum», который переводится дословно как «король франков», а по смыслу — как «король Франции». В таком случае докладчица задается вопросом: «Как правильно переводить — по смыслу или дословно?». Что касается лицензии Филиппа III, то в ней можно увидеть как религиозный язык вплетается в язык административный и через формулы легитимирует власть короля, делая его справедливым судьей, выше которого только справедливый суд Бога. Е. С. Кравцова считает, что в комментариях к грамотам следует больше внимания, чем обычно уделить формуляру и формулам, потому что зачастую в них содержится основная идея документов.
Следующий доклад представил Артем Владимирович Ушаков (КВИМО НовГУ им. Ярослава Мудрого). Он рассказал о переводе писем и материалов «новгородских гостей» Любека на современном этапе исследования. Аспирант начал с исторического контекста, говоря о том, что ганзейский союз играл немаловажную роль в судьбе русского северо-запада. Изучение Ганзы позволяет по-новому взглянуть на историю средневековой Руси. В частности, на историю Великого Новгорода и Пскова. Перевод ганзейской документации — это актуальная проблема на сегодняшний день, однако сопряженная с рядом трудностей. Упомянутых «новгородских гостей» докладчик расшифровывает как профессиональных бюргеров, которые специализировались на торговле с русскими городами. Первую часть своего выступления А. В. Ушаков посвятил влиянию латинского языка на формирование ганзейского диалекта средненемецкого языка, на котором написана подавляющая часть рукописей. Так, латинские слова и конструкции активно использовались ганзейцами. В первую очередь это относится к приветствиям и прощаниям, где авторы, к примеру, вместо даты ставили определенный католический праздник, писавшийся исключительно на латыни. Вторая часть посвящена переводу имен. К примеру, распространенное имя Генрих в ганзейских документах писалось как «Hienrich». А. В. Ушаков настаивает на том, чтобы передавать это имя на русском в современном виде. В текстах также встречаются сокращения имен, при взгляде на которые нельзя однозначно построить полную форму, поэтому докладчик считает, что важно приводить имена в таком виде, как они пишутся в самих источниках, без перевода их в полную форму. Наконец, А. В. Ушаков рассмотрел проблему терминологии в ганзейских документах. Так как термин «гражданин» не рекомендуется использовать применительно к Средним векам, докладчик применяет термин «бюргер», то есть горожанин, член городской коммуны, наделенный особыми правами, привилегиями и обязанностями. Кроме того, существует различие в понимании слова «knecht» («слуга» в первоначальном значении), потому что оно в середине XVI в. также означает «наёмник» на торговом корабле. Различие перевода острее выражено в смысловом соотношении терминов «kaufgizecht» («младший служащий») и («knecht»), которая, по словам А. В. Ушакова, скорее всего связана с жалованием, обязанностями или происхождением человека.
Агиографический блок на конференции открыла Анна Борисовна Ванькова (ИВИ РАН) с докладом о проблемах перевода на русский язык досье св. Афанасия Афонского (конец X в. — нач. XI в.). Согласно докладчице, досье Афанасия Афонского уникально, потому что через изучение источников можно выйти на историю Византии и повседневность монашеской жизни. Оно состоит из двух объемных житии, которые условно обозначены «А» и «Б». Два жития не только отражают общую традицию, но и житие «Б» (написано после 1028 г.) заимствует у «А» (написано до 1025 г.) целые выражения и фразы. Так, можно говорить о том, что житие «Б» написано после 1028 г., а «А» — до 1025 г. А. Б. Ванькова выделила основные особенности двух житий. Житие «А» создано в высоком стиле, с ориентацией на раннехристианские тексты, в частности, сочинения Григория Богослова (IV в.) и в целом написано на непривычном для X-XII вв. языке. К примеру, в житии говорится, что Афанасий был недетского характера, но уравновешен и приятен Богу. В этом фрагменте употребляется слово «asteios» (приятный), которое также использовалось в Новом Завете при описании Моисея. Сравнение с Моисеем является типичной схемой для ранней агиографии, которую автор сознательно соблюдает, чтобы рассказать о святом Афанасии как о Новом Моисее. Поэтому подобные ссылки на библейскую типологию можно встретить во всём тексте жития «А». Напротив, житие «Б» составлено значительно позднее. Оно было адаптировано по слогу для читателя X-XII вв. Таким образом, А. Б. Ванькова предлагает выработать стратегию перевода для этих двух житий, чтобы, во-первых, показать стилистические различия между двумя житиями, во-вторых, разобраться с переводимыми и непереводимыми терминами, последние из которых следует приводить в исходном варианте, снабжая подробными комментариями и, наконец, в случае с житие «А» научиться подбирать редкие уникальные слова взамен редких древнегреческих.
Оксана Викторовна Савельер (МГУ), представила доклад, в котором говорила трудностях перевода средневековых проповедей. Выступающая утверждает, что проблема перевода средневековых рукописей и, в частности, проповедей — это проблема методологическая. Дух или буква — это проблема буквализма и литературного перевода источников. В начале XIX в. Ф. Шлейермахер предложил две стратегии при переводе — это стратегии приручения и отчуждения, то есть адаптация текста под современного читателя или дистанцирование современного читателя от древнего текста соответственно. В этом случае буквализм воспринимался немецким теоретиком как отчуждение и в целом как пренебрежительное отношение к переводу, который мешает общению между автором древнего текста и современным читателем. В начале XX в. в переводоведении действительно оформилось (благодаря Р. Якобсону) понимание перевода как коммуникативного акта, между автором древнего текста и современным читателем, говорящим на другом языке. Кроме того, первые теоретики осмысляли переводческую деятельность как поиск эквивалентности. В теории перевода Библии революционной для 1960-х гг. оказалась теория динамического эквивалента, предложенная Ю. Найдом. Американский лингвист предлагает брать за основу не сколько библейский текст, столько «message» (весть), то есть считалось , что ради сохранения содержания («message») можно пожертвовать формой. Ответом на теорию эквивалента стала теория релевантности Э. Гутта от 1990 г. Он задавался вопросом: «какую имплицитную информацию следует делать эксплицитной?». Согласно теории, перевод — это межъязыковое интерпретативное использование языка, где важно сохранить идейный смысл текста. Продолжили эту идею Дж. Лакофф и М. Джонсон, вынеся на первый план концепт метафоры, поскольку она опирается на определенную культуру, вызывая в сознании слушающего конкретные образы и идеи. Так, задача перевода — сохранение значений, скрытых смыслов, метафор, символов и тд. Что касается проповедей, О. В. Савельер считает, что намеренное усложнение и архаизация перевода средневековых латинских проповедей не оправданы, поскольку искажают историческую картину: проповеди были предназначены для аудитории, которой было важно простым языком изложить библейские тексты. Также, согласно докладчице, при переводе важно подчеркнуть многозначность и культурную разницу средневековой проповеди, сохраняя метафоры и католические и религиозные слова (к примеру, оставлять «habit» без перевода), при этом учитывая как текст воспринимался на слух.
Доклад Олега Алексеевича Родионова (ИВИ РАН) продолжил агиографический блок на секции, рассказав про стратегии перевода четырёх житий Максима Кавсокалива на русский язык. Максим Кавсокалив — один из наиболее выдающихся афонских исихастов XIV в. Прозвище «Кавсокалив» означает дословно «сжигающий каливы», то есть жилища или шалаши, которые преподобный строил и, переходя на новое место, сжигал. К концу первой четверти XV в. было составлено четыре жития преподобного, причём два из них были написаны людьми, лично его знавшими. Так, первое было составлено учеником Максима Кавсокалива, Нифаном, второе — проигуменом Ватопедом Феофаном, третье принадлежит известному византийскому писателю Макарию Макрису и, наконец, четвертое написано иеромонахом Иоанникием Кохилом. Все четыре жития теснейшим образом связаны друг с другом и дают представления также о повседневной жизни афонского монашества середины XIV в. Житие Нифана написано на новогреческом и изобилует неогрецизмами и не в некоторых случаях не отвечает нормам богослужебных текстов. Это скорее всего показалось ключевой проблемой для Феофана, автора второго жития, который, по словам докладчика, написано более искусно и было призвано вытеснить первое «неправильное» житие. Однако, житие основано на свидетельствах Нифана и поэтому не может до конца избежать неогрецизмов в прямой речи (в части в диалогах Максима Кавсокалива с Григорием Синаидой). В свою очередь, житие Макария Макриса было составлено на основе жития Феофана и написано намеренно усложненным стилем, что не позволило житию снискать широкое распространение. Наконец, житие Иоанникия Кохила, составленное в начале XV в. подражает уже житиям Нифана и Феофана, при этом пытаясь избежать варваризмов и неогрецизмов и следовать более ранней традиции , что стилистически сближает житие Максима Кавсокалива с житием Афанасия Афонского. Необходим ли перевод всех житий? По словам О. А. Родионова, стилистические различия между этими житиями вряд ли могут быть адекватно переданы средствами современного русского языка. В крайнем случае можно ограничиться составлением текста по истории афонского монашества и обобщенной биографии самого Максима Кавсокалива. Отдельные житии можно перевести с сохранением намеренных стилистических контрастов.
Следующее выступление было посвящено переводам Георгия Писиды. Даниил Геннадиевич Плешак (СПбГУ) рассказал об трудностях перевода сочинений писателя. Георгий Писида (до 600 — между 631–634 гг.) был византийским писателем, входил в окружение императора Ираклия I. Его творчество представляет из себя православные панегирики, адресованные либо императору, либо его приближенным, а также религиозные поэмы. На современный русский язык полностью переведена только поэма «Шестоднев» архимандритом Амвросием, который не владел русским языком, так как большую часть своей жизни он провел заграницей, поэтому его перевод отличается очень низким качеством, по словам Д. Г. Плешака. К примеру, он путает падежи и убирает из перевода те места, которые ему показались по тем или иным причинам неподходящими или неинтересными. В целом можно говорить о том, что трудности с переводом его сочинений возникают не только в России. Докладчик объясняет это тем, что Георгий Писида создает поэзию очень высокого качества, его тексты лексически богатые и сложные, их будет трудно переводить неопытным медиевистам. Труды византийского писателя наполнены аллюзиями, неоднозначностями и двусмысленностями. К примеру, в поэме Писиды к Ираклию три раза можно встретить слово «logos», и каждый раз оно имеет разное значение. В первом случае это скорее всего «закон», во втором — «дело», а в третьем — «божественный logos». Д. Г. Плешак отмечает, что Георгий Писида любит жонглировать словами, что значительно усложняет перевод. Перевод на русский язык необходим, потому что труды Г. Писиды являются важным источником по истории Византии во времена Ираклия I. Можно ли его перевести на русский язык? Медиевист утверждает, что это возможно только при погружении в исторический контекст эпохи Писиды для того, чтобы уметь дешифровывать послания Георгия Писиды между строк в отдельном комментарии. Что касается стратегии перевода, то Д. Г. Плешак придерживается стратегии перевода поэм с ямба на ямб с использованием русских архаизмов XIX в. Свой собственный перевод медиевист считает ещё далеким от совершенства, потому что он стилистически не передает исходный текст. Среди других стратегий, которые выделяет докладчик, важной является перевод поэм в прозе в виде тяжеловесного текста, который передает все тонкости исходника, жертвуя формой и размером.
Завершил агиографический блок доклад Александра Андреевича Королева (ИВИ РАН). Выступающий задается вопросом: «каким образом переведенная или особенно не переведенная на современный литературный русский язык житие влияет на наше восприятие средневековой реальности?». Первая часть его выступления была посвящена историографической специфике агиографии. По словам медиевиста, при тщательном изучении русской агиографической традиции помимо качественного филологического анализа можно увидеть полную беспомощность относительно принципов и особенности развития почитания святых. А. А. Королев рекомендует всем исследователям ознакомиться с работами Ипполита Делея и его последователей, потому что, даже несмотря на то, что они устарели, он оказал значительное влияние на западноевропейскую агиографическую традицию, и ни одно исследование не может его не упомянуть хотя бы косвенно. Вторая часть доклада была посвящена проблеме изучения прошлого либо через источники, либо через их интерпретацию профессиональными историками. А. А. Королев рассматривает автобиографию Пьера Абеляра как источник, который снискал популярность в отечественной медиевистике во многом благодаря Нине Александровне Сидоровой и переводу автобиографии под её редакцией в 1959 г. Докладчик уверен, что если мы будем воспринимать автобиографию Абеляра как окно в мир средневековья XII в., то перед нами встает проблема: все действующие лица горожане и почти все из них — служители церкви. В таком случае нельзя назвать автобиографию адекватным «окном» в мир средневековья. Почему она популярна? По словам А. А. Королева, всё дело в переводе 1959 г. и статьях Н. А. Сидоровой. Она представила П. Абеляра как деятеля раннегородской культуры, который восстал против церкви и подвергся за это преследованиям. Она рассматривала автобиографию дихатомично: для неё Абеляр был представителем сил света, а церковь — сил смерти. С её представлениями об автобиографии кардинально не согласен докладчик. Для медиевиста куда более адекватное представление о средневековом обществе дает автобиография хрониста и монаха-бенедиктинца Гвиберта Ножанского, поскольку автобиография монаха позволяет нам увидеть средневековую жизнь первой четверти XII в. с разных точек зрения (Гвиберт описывает специфику жизни в сельской местности, некоторых городах, монастырях, детали быта и нравы людей).
В своём докладе Александра Вадимовна Володина (БГУ) осветила проблемные моменты в переводах средневековых латинских текстов по истории вальденсов. Вальденсы — еретическое движение, которое возникло как часть светского религиозного движения в лоне католицизма в последней четверти ХІІ столетия. Основателем движения считается Петр Вальдо, бывший богатый торговец из французского города Лиона, и в настоящее время предполагается, что движение названо по его имени. Насчет этого до сих пор ведутся споры, потому что ещё за 40 лет до его проповеди существовало полемическое сочинение против учения «долинных людей» («contra valdenses»). Тем не менее, в источниках XIV в. имя Пьера Вальдо упоминается как «Waldus» (редко), «Valdesius» или «Valdexius» (чаще всего) и Gualdens (редко). В связи с этим не совсем ясно, как лучше всего переводить его имя и где ставить в нем ударение. А. В. Володина рекомендует принять перевод на всех славянских языках имени Петракак «Вальдó». Также, в источниках начала XIV в. за вальденсами закрепился термин «pauperes catholici», который буквально можно перевести как «бедные католики» или «нищие католики». Докладчица понимает, что слова «бедный» и «нищий» не тождественны и за каждым скрывается свой смысл. При этом первый вариант она считает более подходящим, так как он шире в смысловом отношении. Кроме того, неясно как переводить звания внутри общины вальденсов. Что делать с такими терминами как «ректор», «министр», «магистр» и «новеллан»? А. В. Володина не рекомендует транслитерировать термины, так как общинные значения званий вальденсов будут накладываться на современные значения слов. К примеру, слово «ректор» ассоциируется у современного читателя скорее с университетской должностью. Кроме того, в одном из переведенных источников говорится о встрече двух групп вальденсов. В них они называются «Ytalici et Ultramontani». В русской историографии последний термин переведен как «французы». Насколько «те, кто за горами» (дословный перевод) были французами? Медиевист считает, что перевод не выражает все репертуары значений исходного термина, поэтому адекватнее будет перевести его как «те, кто за горами» или дать транслитерацию. Что касается топонимов, 1391 г. немецкий инквизитор, который работал на пограничье Германии с Польшей, создает список вальденских восстаний, в частности, проходивших в Галиче. Из него неясно, какой «Галич» инквизитор имел в виду. Это деревня «Гались» на территории современной Словакии? Это деревня «Скалица» или «Галич» под Львовом? Этот и многие другие вопросы, касающиеся трудностей перевода источников по вальденсам, остаются открытыми.
Выступление Сергея Владимировича Полехова (Институт общественных наук РАНХиГС, Москва), было посвящено перспективам русского перевода хроники помезанского официала Иоганна (фон Посильге или фон Реддин, начало XV в.). Согласно медиевисту, в настоящий момент к хронике Иоганна сложилось потребительское отношение. Он считает, что хроника Иоганна заслуживает быть полностью переведенной на русский язык, потому что источник универсален и будет полезен историкам Восточной и Центральной Европы. Всего рукописей пять: две из них в Берлине, ещё одна — в Кёнигсберге и последняя — в Дрездене. Важнее всего те рукописи, что хранятся в Берлине, так как они датируется первой половиной XV в., а также самая поздняя рукопись из Дрездена из-за наличия выходных записей. Рукописи поднимают вопрос об авторстве и датировке. В берлинской рукописи говорится, что это рукопись «Земли Прусской», написанная на латыни Иоганном, после переведенная на немецкий и продолженая после его смерти. В этом случае в дрезденской рукописи, наоборот, написано о том, что хроника Иоганна была переведена уже после его смерти, в 1422 г. Успел ли дописать хронику официал Иоганн (фон Посильге или фон Реддин)? С. В. Полехов указывает на то, что авторство как фон Посильге, так и фон Реддина является спорным. Современные исследователи хроники предложили методику учета содержания хроники, сравнение с другими рукописями и просопографией помезанских официалов. Что касается содержания хроники, то в центре внимания Пруссия, войны с Литвой и Польшей, а также сообщения о карьерах сановников Тевтонского ордена и прусских епископов, рассуждения о погоде, неурожаях, эпидемиях и др. Таким образом, как следует переводить хронику? Необходим полный перевод хроники с качественным переносом смыслов и значений из исходного текста. При этом не все термины стоит переводить и даже транслитерировать. В этом случае самой важной частью перевода С. В. Полехов считает комментарий, в котором необходимо доходчиво объяснить, что означают непереводимые слова и обосновать, почему их не стоит переводить, учитывая языковые особенности автора.
Дмитрий Геннадьевич Федосов (ИВИ РАН), рассказал об истории в поэзии и прозе на примере перевода работ Джона Барбора и Патрика Гордона на русский язык. Он начал со схожестей Джона Барбора и Патрика Гордона: они соотечественники и оба католики. Патрик Гордон покинул пресвитерианскую Шотландию по причине гражданской войны. Известен в России благодаря тому, что основал первую католическую церковь, библиотеки, общины и школы. Оба писателя были историками и знатоками военного дела. Более того, оба автора происходят из графства Абердин. Д. Г. Федосов видит главную трудность перевода в большом объёме рукописей. Докладчик говорит о шести томах и 1688 листах разной ширины. Всего на перевод ушло двадцать лет: вышло шесть томов перевода и шесть — исходного текста. Что касается рукописей П. Гордона, медиевист переводил исходный высокопарный петровский русский язык на литературный язык карамзинско-пушкинской эпохи (синтаксис, лексика и тд.). П. Гордон прекрасно знал русский язык, поэтому умело на нем писал как в дневнике, так и в деловой переписке с петровскими придворными. К примеру, он использует слово «вечеринка». Шотландец обозначает должность диакона и как «councillor», и как «дьякон», поэтому медиевист каждый подобный момент объясняет в комментариях и сносках. Также, в дневниках П. Гордона можно обнаружить небольшой фрагмент поэмы. Это анонимная латинская эпиграмма на пресвитерианский синод от 1680 г. Д. Г. Федосов показывает на своём переводе, что исходный текст возможно перевести на русский поэтически, при этом практически сохраняя размер. В отношении трудов Джона Барбора медиевист отметил сколько всего сохранилось книг и стихов: речь идет о 13722 стихах в 20 книгах. Докладчик в настоящее время на восьмой книге. Обычно писатель пишет четырехстопным рифмованным ямбом, а стиль Дж. Барбора (как и принципе средневековой поэзии) Д. Г. Федосов объясняет двумя словами — «благородная простота». Главная проблема в переводе поэзии — трудности передачи рифмы. При этом медиевист придерживается подхода В. И. Иванова при переводе односложных стихов, а также архаизирует текст своего перевода, приводя церковнославянские, древнерусские слова и термины (к примеру, «инок») и усеченные формы прилагательных.
Круглый стол «Перевод в современной медиевистике и в медиевализме»
После окончания секции конференция продолжилась в формате круглого стола. Первый докладчик секции, Руис-Соррилья Марк (Барселонский университет), поделился опытом перевода книги В. К. Пискорского «Крепостное право в Каталонии в Средние века» на каталанский язык. Он отметил, что впервые книга В. К. Пискорского была издана на русском языке в Киеве, в 1901 г. В первую очередь, по словам профессора, книга поднимала вопросы крепостного права в российском государстве, но стала она популярна и в Каталонии, и в Испании в отношении изучения крепостного права. Специально для заинтересованных испанских историков в 1902 г. были изданы выписки из статей на испанском языке. Именно так испанские коллеги узнали о работах В. К. Пискорского. Четыре года назад два историка из Жиронского университета получили грант на перевод книги медиевиста на каталонский язык и попросили докладчика перевести книгу В. К. Пискорского. Руис-Сорилья Марк отмечает, что книга медиевиста очень понятно написана, несмотря на дореволюционный стиль письма и наличия архаизмов. Профессор призывает русских коллег задуматься об использовании слов «каталанский» и «каталонский». Каталанский используется только по отношению к языку, а каталонский — ко всему остальному, что касается Каталонии. К примеру, докладчик против использования фразы «каталанская литература».
К докладчику появились вопросы. М. А. Юсим предположил, что проблема с двумя разными словами «каталанский-каталонский» возникла по причине заимствований из немецкого «katalanich». Также, он задал важный вопрос о стратегиях перевода «крепостного права» как феномена уникального и характерного прежде всего для России. В итальянской историографии присутствует аналог «крепостному праву» — «servi della gleba». Руис-Сорилья Марк ответил, что действительно в испанском и каталонском языке присутствует понятие «servi della gleba». Что касается феномена «крепостного права», то докладчик не согласился: в испанской историографии активно применяют термин и на испанские реалии.
Ирина Сергеевна Редькова (ПСТГУ) поделилась впечатлениями о переводе филолога Романа Львовича Шмаракóва «Забавы придворных» («De nugis curialium») Вальтера Мапа на русский язык и заодно высказалась в отношении трудностей передачи религиозно-церковных реалий.. Книга написана английским церковнослужителем при дворе Генриха II Плантагенета и представляет собой сборник вымышленных рассказов, анекдотов и сообщения о придворной жизни. Перевод занял у Р. Л. Шмаракова длительное время: он приступил к работе ещё в 2012 г. И. С. Редькова отметила наличие качественного инструментария: указатели цитат и парафраз, указатели имен, топонимов, этнонимов и др. На примере перевода Р. Л. Шмаракова докладчица хотела затронуть проблемы, с которыми сталкивается и переводчик, и читатель. Всего она отметила пять масштабных проблем. Первая проблема касается содержания книги Вальтера Мапа, которая, по словам переводчика, была «вне церковной сферы». В этом отношении докладчица не верит, что церковнослужитель при королевском дворе мог писать книгу, исключенную из церковной сферы. Вторая проблема посвящена литературному и буквальному переводу. Переводить следует красиво или ясно? Выступающая видит цель перевода источника в том, чтобы сделать его доступным для широкой публики. Характерной особенностью текстов XII в. является явное или скрытое цитирование или парафраз Священного Писания. Следует давать авторскую интерпретацию или прикладывать дословную цитату из Писания? В этом отношении выступающая указывает на то, что Р. Л. Шмараков увлекается переложением цитат, нагруженными церковнославянскими терминами. Она считает, что это «затемняет» читателю смысл. Третья проблема заключается в ошибке переводчика случайно внедрить в перевод другую культурную традицию. Есть ли «границы оправданности» такого переноса? К примеру, переводчик отказывается использовать термин монах, переводя его как «инок». И. С. Редькова считает, что Р. Л. Шмараков выбирает заведомо неточный термин. У русского читателя этот термин связан с православной традицией, а также «инок» означает не монаха, а человека, который принес ещё не все монашеские обеты. Четвертая проблема связана с избыточной латинизацией текста и возникновением неологизмов в переводе. К примеру, в переводе упоминаются «цисмонтанские и трансмонтанские» монахи. Докладчица не понимает, почему Р. Л. Шмараков не перевел этот фрагмент как «по эту сторону Альп» и «по ту сторону Альп». Пятая проблема указывает на неправильную интерпретацию реалий экономической жизни. К примеру, переводчик не указывает термин «fenoris» (тип долга с процентом), а переводит фрагмент как «долги и прибыли». По словам И. С. Редьковой, подобный литературный перевод уводит читателя от понимания экономического функционирования монастыря.
Выступление породило оживленную дискуссию. Так, с комментарием выступил М. А. Юсим, который уже занимался переводом Вальтера Мапа. Он отметил общую проблематичность перевода книги, а затем ответил на конкретные проблемы. Во-первых, историк считает, что соотношение «красиво» и «ясно» неуместно. Вместо этого он предложил переводить «форму или смысл». М. А. Юсим предпочитает переводить смысл, однако форма тоже несомненно важна. Перевод Р. Л. Шмаракова историк назвал качественным в филологическом отношении. Дополнил его Олег Сергеевич Воскобойников (НИУ ВШЭ), как ответственный редактор перевода Вальтера Мапа. Он отметил, что у Р. Л. Шмаракова есть собственный стиль перевода, который важно сохранить. Он иногда идет путём приукрашения текста за счёт ясности или выражается и ясно, и красиво одновременно. В любом случае, по словам редактора-медиевиста, переводчик всегда старается следовать «букве, форме и смыслу» текста. Он указывает, что Р. Л. Шмаракову удаётся передать сложность латинского текста в своём русском переводе. В этом случае Вальтер Мап — это высокая латынь, которая и переводится, и читается трудно. Что касается перафраза или цитирования Писания, О. С. Воскобойников напомнил, что средневековые авторы не читали, а мыслили Писанием. Он сам обычно приводит авторскую интерпретацию, а в сносках указывает тот же фрагмент из Писания, потому что это позволяет не уходить от переводимого текста слишком далеко и даёт возможность читателю познакомиться с авторским осмыслением Писания.
Григорий Игоревич Борисов (Тюбингенский университет), рассказал о печальном отношении современного научного сообщества к рецензиям на переводы средневековых латинских памятников. Докладчик решил начать свой доклад словами Марка Блока из письма к Люсьену Февру от 15 февраля 1934 г.: «…за рубежом в особенности наши обзоры, а по большому счету весь наш критический раздел являются существенным элементом нашего престижа» (Неизданные письма М. Блока и Л. Февра. Публикация, перевод, вступительная статья и комментарий И.С. Филиппова // Одиссей: Человек в истории. 1990, С. 207). Этим медиевист хотел подчеркнуть важность рецензии как основного элемента в развитии исторической науки. По словам докладчика, в советское время время написание рецензий приобрело ряд особенностей, связанных как с догматичностью советской исторической науки, так и со сложившимися отношениями между учеными и властью. Чтобы показать глубину проблемы, Г. И. Борисов приводит статистические данные в отношении журнала «Средние века» и сравнивает результаты с другими отечественными журналами. Прежде всего, для журнала «Средние века» следует отметить, что общее число рецензий в советское время в сравнении с западноевропейскими журналами оставалось небольшим, а в позднесоветское — после 1968 г. соотношение рецензий на отечественные и зарубежные работы, прежде примерно равное, изменяется в пользу вторых. Эти же тренды наблюдаются с небольшими отличиями в «Византийском временнике», и в «Вестнике древней истории». Рецензии на переводы средневековых латинских памятников в советское время были очень редки. Однако, в «Средних веках» с началом 2000-х гг., после общего спада в 1990-е гг., наблюдается как медленный рост числа рецензий в общем, так и более явное увеличение числа рецензий на переводы латинских источников. Вынося рецензии журнала «Средние века» за пределы рассмотрения следует отметить две проблемы, встречающихся в современных медиевистических рецензиях в России, особенно заметных в рецензиях на переводы латинских памятников. Во-первых, иногда в рецензиях практически полностью отсутствуют критические замечания и «laudatio» автора или переводчика превращается в «laudatio funebris» для критического научного взгляда. Во-вторых, в ряде рецензий можно наблюдать, что рецензент переходит от критики опубликованного текста к критике непосредственно автора/переводчика, что заводит научную коммуникацию (которой рецензия призвана служить) в тупик. Таким образом, несмотря на ряд положительных трендов, рецензии в современной отечественной медиевистике сохраняют качественные недостатки, обусловленные догматизмом советской исторической науки, а их общее число остается сравнительно небольшим и явно недостаточным. В качестве примера важности рецензий как формы научной коммуникации Г. И. Борисов привел любительский перевод «Хроники» Титмара Мерзебургского, широко доступный в книготорговле — отсутствие в свое время рецензий на него осложняет издание научного и исключительно качественного перевода С. А. Аннинского, законченного прямо перед Великой Отечественной войной, незаслуженно забытого в последние десятилетия. Академическая публикация этого перевода, по сообщению докладчика, готовится и вскоре он должен увидеть свет.
После выступления высказался Павел Владимирович Лукин (ИРИ РАН), который приветствовал издание перевода С. А. Аннинского, с которым он работал лично, и выразил мнение, что перевод Титмара, доступный в продаже, не подлежит рецензированию, так как является совершенно некачественным. В дальнейшей дискуссии ставились вопросы важности учета рецензий в наукометрических показателях, необходимость сотрудничества издательств и журналов в отношении рецензионных экземпляров, а равно подчеркивалось, что в России все еще распространена форма «большой рецензии» (review article), в то время как в европейской медиевистической периодике с недавних пор значительное распространение приобретают критические рецензии меньшего объема (book review)».
Со следующим докладом выступила Светлана Александровна Яцык (НИУ ВШЭ). Она рассказала о проблемах перевода латинских рукописей в машиночитаемый формат. В начале доклада она отметила, что многие электронные и гибридные издания (такие как, например, Oxford Scholarship Online, Vox medii aevi и др.) не пользуются всеми возможностями цифровой эпохи. Некоторые из них стараются имитировать бумажное издание, а некоторые ограничивают себя двумя простыми функциями внутри текста: qr-кодом или гиперссылкой. Какие существуют альтернативы? Во-первых, это разметка TEI, которая обрамляет текст в пространство тэгов и позволяет добавлять дополнительную информацию во всплывающих окнах, к примеру, о разночтениях в разных рукописях, а также приводить биографическую или библиографическую сводку. Или, например, в закодированном тексте легко различить два разных города с одинаковым названием, что нельзя сделать при поиске по документу, отредактированному в Word. Разметка TEI — это не способ верстки и форматирования текста, а способ пометить входящие в него смысловые единицы. При этом с помощью языка CSS можно повлиять на то, как размеченный в TEI документ будет отображен на веб-странице. К тому же, TEI не привязан к программному обеспечению, что позволяет кодировать тексты на компьютере с любой операционной системой. При подготовке критического издания латинского текста редактор может столкнуться с необходимостью закодировать физические особенности рукописи, кодикологическую информацию, ошибки писцов и вносимые ими изменения и т.д. Докладчица описала некоторые стратегии решения проблем, связанных с составлением критических изданий. В частности, она привела тэги, полезные для внутритекстовой расшифровки сокращений, исправлений писцов, характеристики состояния самой рукописи и др. в электронном критическом издании. В отношении подготовки к публикации критического издания, докладчица выделяет разметку методом параллельного сегментирования (parallel segmentation), который в месте разночтений указывает варианты из разных рукописей. В заключении С. А. Яцык призвала слушателей к созданию электронных критических изданий, которые помогают взглянуть на средневековые рукописи совершенно под другим углом.
После доклада состоялась плодотворная дискуссия. Г. А. Попова на примере докладчицы призывает всех пользоваться благами цифровизации. Тэги ускорят нашу жизнь, но настоящее «ускорение», согласно специалисту, случится еще нескоро. А. А. Майзлиш выразила скепсис. Она отметила, что подготовка критических изданий и работа с тэгами — это кропотливая работа. Оправдывает ли она затраты и не проще ли сделать всё по-старинке? В обсуждение подключился Андрей Юрьевич Виноградов (НИУ ВШЭ). Он поделился опытом, как подготовил для Corpus Christianorum цифровое издание текста. До публикации текст не дошёл: издательство выразило консервативность и скепсис в отношении цифровизации.
Заключительное выступление Александра Михайловича Калашникова (РГАНИ) было посвящено любительским интернет-публикациям западноевропейских средневековых источников. В докладе он рассмотрел любительские переводы как фактор популяризации истории средних веков и, в частности, истории средневековой Британии. В начале он отметил, что история западноевропейских средних веков стала крайне популярной в массовой культуре. Возрос спрос к жанру фэнтези, художественным сериалам (к примеру, успех «Игры престолов» и «Викингов» соответственно). Заинтересовавшиеся историей средневековья люди желают изучить её не только через учебники или монографии, но и путём изучения исторических источников. Главной трудностью для таких людей являются непереведенные на русский язык тексты. В таком случае за перевод средневековых текстов берутся не профессиональные медиевисты, а обычные любители истории, которым интересен определенный период. При этом А. М. Калашников выделяет социальные ресурсы, как главную платформу для публикации переводов: это могут быть тематические сайты, группы в соцсетях и др. К примеру, на сайте Ульфдалир наравне с академическими изданиями приведен любительский частичный перевод пиктской хроники. Довольно крупные ресурсы (Востлит) размещают любительские переводы наравне с академическими без их разведения по разным разделам. Чаще всего любительские переводы не снабжены критическими комментариями к тексту, не проходят стадии редактирования и рецензирования. Однако подобные переводы показывают заинтересованность общества в конкретной эпохе и средневековых памятниках. Докладчик уверен, что появление любительских переводов приводит к массовому приобщению к истории средних веков.
После доклада последовала оживленная дискуссия. С. А. Яцык упомянула недавно вышедшую книгу «Beowulf by all», в переводе которой приняли участие все желающие. Случай показывает, что этот и многие другие проекты (даже любительские транскрипции критических изданий!) можно осуществить с помощью краудфандинга и волонтёров. А. С. Ануфриева настаивает на том, что за переводами стоят не совсем случайные люди: интерес к переводам появляется у энтузиастов, которые уже состоят в локальных сообществах заинтересованных какой-то конкретной эпохой и у них уже есть погружённость в эпоху. Г. И. Борисов задал вопрос о принципиальных различиях любительских переводов и профессиональных. А. М. Калашников утверждает, что профессиональный перевод должен соблюдать основные принципы издания источника, которые подкреплены правилами орфографии, иметь свою научную редактуру, рецензирование. Любительский перевод, как правило, публикуется без комментария и какого-либо стороннего одобрения: переводчик-любитель только после публикации ожидает увидеть критику, которая при этом может и не повлиять на дальнейшую редактуру текста. Продолжил обсуждение доклада О. С. Воскобойников. Он отметил, что с одной стороны, он приветствует популяризацию истории средних веков, а с другой стороны, важно понимать, что перевод древних текстов — это большая ответственность. В случае перевода эта ответственность ложится одновременно на переводчика и на всё научное сообщество в равной степени. При этом в интернете, как правило, ответственность за перевод не ощущается, что ведет к появлению мифов, предвзятостей и «откровенного шарлатанства» при разговоре об истории средних веков. А. С. Ануфриева поддержала комментарий О. С. Воскобойникова, отметив, что любительский перевод внутри локального сообщества воспринимается зачастую не как исторический источник, а как часть фэнтези-культуры. К обсуждению подключается также М. А. Юсим. Он настаивает: переводами занимаются, потому что это интересно, все остальные причины отступают, как правило, на второй план. Согласно медиевисту, в отношении переводов стирается грань между любителями и профессионалами. При этом важно понимать, что у каждой специальности (историки, филологи) свой подход, который другие могут счесть любительским. Историки передают всё буквально, а филологи внимательны к особенностям языка. По словам М. А. Юсима, иной раз любительский перевод может оказаться профессиональнее, чем академический.
П. Ю. Уваров торжественно закрыл конференцию словами: «Переводить или не переводить? Если ты можешь переводить — переводи!». Он привёл цитату Марка Блока: «Задавать вопросы весьма полезно, отвечать на них — крайне опасно». Таким образом, согласно профессору, у каждого — свой ответ, который не позволяет подвести общую черту под дискуссией.
С П. Ю. Уваровым сложно не согласиться. За 3 дня конференции, в рамках 8 секций и в ходе обсуждения более чем 70 докладов звучали самые разные, часто не совпадающие, мнения. Отталкиваясь от высказанных позиций, участников конференции можно разделить на три большие группы: во-первых, это приверженцы художественного адаптационного перевода, который подразумевает либо намеренную стилизацию текста (использование старорусских, церковнославянских слов и др.), либо намеренное переложение новых терминов на реалии Средних веков. Во-вторых, приверженцы неологизмов и дословного перевода, которые настаивают на сохранении слов и терминов из исторических источников (к примеру, «сквайр», «уфиссо» и др.). И, наконец, в-третьих, есть категория специалистов, которые не понимают необходимости перевода источников, потому что любой перевод делает переводчика со-автором древнего текста и его переинтерпретатором. Они считают нецелесообразным создавать ещё один непрозрачный слой (переводчика) между читателем и пониманием древних текстов.